Освальд Тооминг - Зеленое золото

Вечер был спокойным и тихим, в печке трещали еловые поленья, на черных от копоти стенных бревнах плясали отсветы огня. За стеной мычала корова, напоминая хозяйке, что уже давно пора убрать хлев. Анне спихнула с колен Кирр и с легким вздохом поднялась.

Это было в субботу. В понедельник, когда они уже наполнили триер свежими шишками, отец вдруг отошел от него, сел на порог бани и ни с того ни с сего сказал:

— Был я в Туликсааре у нового лесничего…

Анне затаила дыхание. Наконец-то заговорил! Или опять замкнется? И чтобы разговор не оборвался, она сказала тихо:

— Я слыхала, что он молодой…

— «Слыхала»! От кого ж это?

— Не помню. Кажется, от лесорубов.

Старик дал шлепка Кирр, забравшейся было к нему на колени. Гончие тотчас вскочили, — видно, настал-таки их час! Видно, люди наконец поняли, что в этом нелепом коротконогом зверьке нет ничего особенного. Теперь можно положить голову к хозяину на колени и дать потрепать себя за ухом. Но нет! Хозяин сердито махнул им рукой: лежать!

— Мало сказать — молодой, — проворчал Нугис. — Поглядеть на него, совсем желторотый.

— Что это ты так о своем начальстве?.

— А чего мне бояться? Говорю, что думаю, и в лицо ему скажу то же.

Трубка исчезла в его огромной ладони, косматые брови высоко поднялись. Старик повернулся и, глядя прямо в глаза дочери, выпалил одним духом:

— Только и знает, что расспрашивать, — любопытный, словно мальчишка. Все ему надо знать: и сколько в моем обходе замерено делянок? И сколько из них вырублено? И сколько лет тому березнику? И сколько тому ельнику? И тому смешанному лесу? И сколько елей погублено красной сердцевинной гнилью? И кто чаще попадается — короед или хвойка? Уж я и забыл, о чем он только не спрашивал…

Отец, как видно, уже немного отвел душу и смягчился. Анне поспешила этим воспользоваться.

— Ну и что из того, что расспрашивал? Как же иначе новому человеку войти в курс дела?

— Если б только расспрашивал. Беру я шапку, а он поднимается и говорит: «Ну, старик, наступит опять зима, и мы возьмемся за твое Сурру, всерьез возьмемся!» А я стою и не понимаю, о чем он это. Видит он, что я рот разинул, и давай смеяться. «Возьмем, говорит, топоры и пилы, да начнем валить елки на Каарнамяэ и осинки на Кяанис-озере!» Меня прямо как ножом по сердцу.

— Да разве туда проберешься? Ведь у нас не то что дороги, и тропинки-то не сыщешь.

— Я говорил…

— Около железных дорог и большаков куда легче работать.

— И это говорил…

— А он?

— Он! Похлопал меня по плечу, словно юнца какого, и сказал: «Ты, дед, немножко отстал от жизни!» Так прямо и сказал… Думает, что раз попал в такую глушь, так может здесь распоряжаться да командовать… Ну, это мы еще посмотрим!

Нугис рывком поднялся, и собаки тотчас вскочили, а Кирр подняла голову. Куда это собрался хозяин? Неужели в лес? Но нет. Он отправился в дом, и Стрела с Молнией, тоскливо поглядев ему вслед, понуро побрели к риге. Кирр же побежала, переваливаясь, за хозяином и, увидев, что он стаскивает сапоги, мигом юркнула на постель. Расчет ее оказался правильным: Нугис намеревался поспать полчасика.

Анне осталась на пороге бани. Ветер кружил по двору клочки сена и тихо посвистывал в застрехах. Лес, отмытый оттепелью, стоял вокруг серьезный и торжественный. На ветках ольхи висели бурые сережки. На вербах вдоль дороги, ведшей от хлева к реке, уже раскрылись остроконечные створки почек и показались наружу светлые мохнатые барашки.

Как тихо, как спокойно у них в Сурру, пожалуй, даже слишком спокойно. Правда, Анне к этому привыкла, всю свою жизнь она провела тут, в лесной сторожке, где по утрам ее будила, а по вечерам убаюкивала то гулкая, то еле слышная песня леса. В первый раз она надолго рассталась с лесом, когда поступила в школу. Училась она в городе и сначала ее угнетал тамошний шум, тамошняя суета. Однако она быстро привыкла к городской жизни и почти перестала скучать по Сурру. Только вот когда на улицах начинали журчать весенние ручейки, когда солнце принималось лезть в окна, когда с ветвей единственного во дворе деревца что ни утро доносились пронзительные крики скворцов, тогда ее вдруг охватывала тоска по родному лесу и наука, обычно так легко дававшаяся, не шла на ум. Казалось, что ученью конца не будет. Но год все же кончался и приносил обычно хорошие отметки, что, впрочем, гораздо меньше радовало девочку, чем долгожданный приезд отца.

Но странное дело: в конце лета, когда темнеть начинало все раньше и раньше, когда по вечерам тени деревьев на их полянке вытягивались до самой сторожки, Анне вновь охватывало нетерпение. Она вновь прямо не могла дождаться того дня, когда отец посадит ее в телегу, на мешок с сеном, покрытый пестрым одеялом, и повезет в город.