Исай Давыдов - Девушка моего друга

Не обращая внимания на удивленный взгляд Вовки, я оставляю его в коридоре, влетаю в комнату, кладу на стол готовальню, затем хватаю свою сумку с книгами.

Лера поднимается.

— Я пойду, Семка. Мне пора.

— Сиди! — Я почти насильно усаживаю ее обратно «а стул. — Сиди! Я сейчас вернусь!

В коридоре, натягивая пальто и заматывая шею шарфом, я говорю Вовке: — Готовальня на столе. Можешь работать у меня, пока мама не придет. Она придет поздно. Если ее не дождешься — ключ бросишь в почтовый ящик. А я — в школу. Отдаю все еще удивленному Вовке ключ, вылетаю на лестницу и захлопываю дверь квартиры. Спустившись на этаж, я жду минут пять — не откроется ли наша дверь. Если Вовка не захочет мириться, он, увидев Леру, сейчас же уйдет. Но на лестнице тихо. «Значит, мирятся», — думаю я и убегаю в школу.

Проходит год. Мама выздоравливает и снова начинает работать в своей больнице. Но я все равно не ухожу с завода. Я привык к нему, мне жаль с ним расставаться, и я знаю, что особые снаряды, детали для которых я вытачиваю, пока что очень нужны. Учусь я уже в десятом классе, заниматься приходится много, и мне дорога каждая минута. Я читаю в поездах и на лестницах метро, в трамваях и троллейбусах. Умудряюсь читать даже на ходу, на улице. Я жалею время на все: на кино, на театры, на знакомых и родственников. Уже несколько месяцев не был ни у кого из своих родственников. А когда они приезжают к нам, сижу с ними для приличия полчаса, прощаюсь и ухожу заниматься в юношескую читальню на Садовой. Родственники обижаются, но я не обращаю на это внимания. Пусть обижаются, если им нравится, Я очень хорошо отношусь к ним, но мне некогда. Однако порой я целыми вечерами ничего не делаю. Это случается, когда ко мне приходит Лера. Она приходит в те дни, когда в школе рабочей молодежи нет занятий и я готовлю уроки. Она входит в комнату в наброшенном на плечи пальто и не снимает его, потому что у нас по-прежнему холодно. Первое, что она делает, когда приходит ко мне, — это смотрит на маленькие флажки, которые я передвигаю по карте Европы, что висит на стене, возле книжной полки. Флажки уже двигаются по Польше. Каждый день после салюта я передвигаю какой-нибудь флажок вперед. Иногда в день бывает два-три салюта, и тогда я передвигаю два-три флажка.

Лера такую карту достать не смогла и очень мне завидует.

О чем только мы не говорим в эти вечера — и о занятиях, и о своих учителях, и о книгах, и о театре и кино.

О них, в основном, говорит Лера, потому что я бываю в кино и театрах редко. Но больше всего мы говорим о Вовке и о том, как он любит Леру, а Лера любит его.

Она почему-то рассказывает мне даже такие детали их отношений, которые мне не хочется ни знать, ни слушать.

Но я молчу, слушаю и не останавливаю Леру, потому что боюсь, как бы она не обиделась и не ушла. Я уже знаю, что, когда она уходит, мне почему-то становится очень пусто и очень тоскливо и Довеем не хочется заниматься, а хочется идти на улицу и ходить, ходить без конца.

Лера, как и собиралась, ушла из театральной студии и учится сейчас в десятом классе женской школы, которая стоит на улице, параллельной нашей, как раз напротив моих окон. Однако, несмотря на то что из студии Лера ушла и «пижоны» ее больше не провожают, она продолжает ссориться с Вовкой, и очень часто, и каждый раз думает, что это — навсегда, что они больше не помирятся. Вовка во время ссор думает то же самое и даже рассказывает мне, как он, чтобы отвлечься, начинает «ухаживать» за какой-нибудь девчонкой в техникуме.

Я уверяю и Леру и Вовку, что ссора их — совсем не навсегда, что нечего им дурить, а надо мириться.

— Нет! Он меня совсем не любит! — Лера вздыхает.

— Как это можно? Мы целую неделю не виделись, а вчера встретились на лестнице, и он только кивнул.

Не остановился, не спросил, здорова ли я. Кивнул — и мимо. Разве это любовь?

У Вовки тоже «веская» причина.

— Веришь, Семка, — говорит он, — поднимается она вчера вечером мне навстречу по лестнице и такими ледяными глазами смотрит — ну как будто я дворник или вот Смолин, который у нас канализацию чинит. У нее наверняка кто-нибудь есть! Разве она иначе смогла бы так?

И я говорю Вовке, что никого у Леры нет, я это твердо знаю, а Лере говорю, что Вовка хотел остановиться, да испугался ее ледяного взгляда. А на другой день Лера влетает ко мне на минутку в те полчаса, когда я обедаю дома между заводом и школой, влетает, чтобы выпалить: «Мы с Вовкой помирились!» — и тут же убегает. Я встаю из-за стола и провожаю ее. У дверей она неожиданно целует меня в щеку и говорит: