Анатолий Степанов - Победитель

— Ты что, девочка, не знаешь куда обращаться?

— Но ведь что-то надо делать, Юра. Ты меня пойми — не добро жалею — за отца твоего мне больно, за тебя. Не воровали, не торговали, не эксплуатировали никого. На профессорское жалование все куплено. Все! И книги любимые твои сорок лет по томику собирались!

—О каких ты книгах говоришь? Зачем заставлять людей ненавидеть себя! Мать, что ты наделала!

—Но это только справедливо, Юра.

—Мы за справедливость, они за справедливость! И кровь, всюду кровь! От глупости, от тупости человеческой все зверство.

Елена Николаевна снова заплакала. Он подошел к ней, поцеловал в щеку, погладил по волосам:

— Извини меня, мама. Я пойду.

Она прижалась к нему, потрогала его лицо.

—Иди. Надо тебе — иди. Только я тебя три месяца не видела.

* * *

Среди ночи Мокашев проснулся. В темноте, шаря неверной рукой по полу, разыскал бутылку, хлебнул из горла, потом нашел папиросы и спички, закурил, встал с постели и подошел к окну. Глядя на тьму через мохнатое от пыли стекло, сказал не то вопросительно, не то извинительно для себя:

— Что делать? Что делать?

—Накрой меня, Юрик. Замерзла я что-то, — попросила из постели Зина, горничная второго этажа.

* * *

У инвалида Антипова был второй день светлого запоя. А посему он шел по деревенской улице и взывал:

—Православные! Доблестные жители деревни Ольховки! В честь моего запоя убедительно требую все мужское народонаселение ко мне в избу на питье самогона и слушание граммофона.

Он останавливался, он раскланивался на все четыре стороны. Он делал единственной своей рукой разнообразные жесты. Попалась навстречу бабка Мансфа, сказала сострадательно:

—Покуражился, Миша, и хватит. Иди домой, музыку послушаешь, поспишь, авось проспишься.

Жалко стадо Мише бабку Манефу. Он порылся в кармане и вытащил горсть мятых бумажек.

—Кто тебя, старую, пожалеет? Я, бабка Манефа. Я тебя как самую древнюю достопримечательность Ольховки очень люблю. Держи и пользуйся.

Бабка деньги взяла.

Граммофон заводили в молчании. Миша крутил ручку, четверо приятелей его сидели смирно перед налитыми стаканами.

...Жили двенадцать разбойников.

Жил Кудеяр-атаман.

Много разбойники пролили

Крови честных христиан,--

вдруг рявкнул Шаляпин.

Миша оторвался от граммофона и взял стакан.

— Со светлым праздничком.

Пили не торопясь и со вкусом.

— Крови пролили много, да...- заговорил, выпив, самый старший —дядя Митяй. Самое было время потолковать разумно.

— Поднялись мы в атаку, -начал Миша, и все покорно согласились послушать. -Только-только рассвело. Поле снарядами перерыто, камни, земля дыбом- идем, спотыкаемся. И вдруг неожиданно как-то рвануло рядом. Лечь не успел, стою дурак дураком. Пыль осела. Гляжу — левая рука моя на тряпочке висит. Бросил я винтовку, оторвал правой левую, смотрю, куда положить. Тут и сознание потерял. Санитары говорили, что никак они вырвать у меня мою руку не могли, так в полевой госпиталь и привезли. С двумя руками. Потом мне очень интересно было: Похоронили мою руку или так, на помойку выбросили.

— Людей похоронных сколько по лесам-полям лежат, а ты рука! — заметил дядя Митяй, разливая по стаканам.

— Когда все кончится, когда все успокоятся! — запричитал хроменький Вася. Мужичок был с изъяном, небоявшийся мобилизации.

— А почему я пью? — загромыхал вдруг Миша. — А пью я потому, что господа пришли. Скоро баре приедут. И делать нам больше нечего, Богом обиженные, как сидеть и ждать. Пейте, гуляйте к чертовой матери!

— Команды сейчас пойдут, — знающе сказал Митяй. — Команда за хлебом, команда за овсом, команда за лошадьми. Держись за портки, мужички.

— А я все пропью! — обрадовался Миша найденному выходу.

— Все реквизировать! — закричал неожиданно Аким, самый здоровый и самый пьяный, подумал и добавил потише: — И всех ликвидировать!

— Дайте музыку послушать, — попросил молодой и серьезный Егор.

Граммофонная иголка уже скребла пустое место. Миша встал, прижал грудью граммофон к стене, завел его и перевернул пластинку. Пелось про блоху.

— Песня странная какая, - удивился Вася. — Ну что такое есть блоха? Почему же про блоху"/

— Иносказательно. Понимать надо, — объяснил Егор.

— У кого чего болит... — добавил дядя Митяй.

— Не болит, а чешется, — уточнил Миша.

В дверь громко постучали. Миша подмигнул всем, налил в свободный стакан самогону, вышел к дверям и приказал:

—Вася, открой.