Сергей Петров - Пора веселой осени

— Молодец. Вывернулся.

Но он уже наперед знал теперь, что его ожидает там, у обгорелой коновязи, не хотел, чтобы все повторилось, и, судорожно сжимая челюсти, с усилием подымал тяжелые веки.

Стучали под затылком колеса поезда, качало вагон. Тошнило от карболки и йода, воздуха не хватало, и опять тело засыпал песок, погребая его под своей тяжестью. Андрей Данилович думал, что если даст совсем засыпать себя, то ему уже не подняться, наступит конец, он так и останется в той бездне, где пулеметы вспарывают очередями снег и приходится бесконечно поднимать людей в атаку, и он, задыхаясь, трудно поводил плечами и все расталкивал и расталкивал песок грудью… Но вдруг замечал туманное от мороза небо, видел в нем зыбкое солнце, охваченное зеленым обручем, будто закованное холодом, и понимал, что его несут на носилках; то бил ему в лицо до черноты яркий свет, а рядом слышался звучный, как удар колокола, женский голос: «Маску!» Потом мерещились чисто побеленная комната, легкие, сквозные занавески на окнах, женские лица и одно мужское, усатое, широкое в скулах. И все барахтался в песке, мотал головой, не давая засыпать лицо, постанывал, скрипел зубами, пока однажды враз не почувствовал себя легко. Сердце колотилось гулко, полно, дышалось свободно, воздух расходился по телу тугими теплыми волнами. Слышалась музыка: звуки ее, чистые, ясные, словно наполняли темноту солнечным светом, как будто это была и не музыка вовсе, а само утро пело, наступая на земле вместе с восходом солнца.

Внезапно музыка оборвалась. Андрей Данилович очнулся, весь в поту от слабости, но с необычно свежей головой, с истомной легкостью в теле; увидел матовый больничный плафон, свисавший с белого потолка на блестящем стальном штыре, долго зачарованно глядел на него, собираясь с мыслями, и глухо спросил, не отрывая глаз от плафона:

— Кто… играл?

На него, заслоняя свет, наплыло усатое мужское лицо.

— Радио в коридоре. Да ты завозился, я и сходил, выключил.

— Включи, — потребовал он и, ощущая горячую колющую боль в шее, медленно повел взглядом по электрическому шнуру вдоль потолка, сначала до стены, пока не заломило в глазах, потом, отдохнув, вниз по стене — к выключателю у дверного косяка.

В палату, беззвучно отворив дверь, вошла молодая женщина в свеженакрахмаленном халате, слежавшемся прямыми жесткими складками. Лицо у нее было бледно-смуглым, на выпуклый лоб падала желтоватая прядка волос. Неслышно ступая в мягких туфлях, чуть наклонив озабоченно крупную голову и ломая темные брови, она сделала несколько быстрых шажков и вдруг, встретившись глазами с Андреем Даниловичем, точно запнулась, шагнула по инерции еще раз — коротко, пятка к носку, и остановилась.

Лицо женщины просияло, и он заметил, что глаза у нее тоже желтоватые и глубокие, светлые.

— Сестричка, — слабым голосом позвал Андрей Данилович, а когда она, торопливо прошуршав халатом, низко наклонилась к нему, спросил: — Парней-то у вас здесь симпатичных много?

Женщина удивленно отпрянула, выпрямилась.

— О, господи! Я думала: он умирает… — Она рассмеялась низким теплым смехом. — Надо полагать, специально конкурировать прибыли?

— Ну да… В парадной форме, — скривил он в вымученной улыбке рот и хотел было показать подбородком на забинтованное тело, но не мог пошевелиться; изнутри поднимался жар, губы стали сухими и жесткими, веки отяжелели. Он почувствовал приятную мягкость подушки и то, как все глубже уходит в нее голова, коснулся щекой гладкой наволочки и незаметно для себя заснул.

Вечером, едва проснувшись, Андрей Данилович, вялый после сна, с онемевшей от долгого лежания спиной — куда только девалась утренняя легкость — сразу же посмотрел вправо от кровати. Но возле него сидела теперь другая сестра, постарше… А позднее, когда он уже мог помногу говорить и не чувствовать усталости, он узнал, что женщина, которую он первой увидел в то утро, вовсе и не сестра, а молодой врач. Звали ее Аллой Борисовной. Она оперировала его подряд шесть часов. Да и вообще в тот день у нее было много работы, она находилась в операционной почти сутки, вышла оттуда вконец обессиленная, с помутившейся головой, седа во дворе госпиталя в ближайший сугроб и там заснула.

Хирурги всегда представлялись ему мужчинами с выправкой кадровых строевиков и с мускулистыми, в поросли волос, руками. А тут — невысокая, слабая на вид женщина… Но сколько силы и выдержки! Пораженный, он полдня проблуждал по потолку отрешенно задумчивым взглядом, а потом вслух подумал: