Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

— Нет, ты меня знаешь хорошо. Но если бы ты узнал, что я могу лгать, например, ты продолжал бы относиться ко мне по-прежнему?

Саня, не задумываясь ни на секунду, ответил:

— Ты не можешь лгать! — и вдруг почувствовал, что ему стало душно. Будто что-то пыхнуло на него жаром.

— Да, лгать я не могу, — твердо сказала Людмила. — Ни другим, ни себе.

Людмила осторожно высвободила свои руки из его рук, встала, прошлась по комнате и остановилась у Саниного реглана. Долго смотрела на него, будто перед ней был живой человек, и так же, как если бы это действительно был живой человек, несколько раз погладила рукав реглана. Потом, прижавшись к холодной коже щекой, взглянула на Саню. Саня тоже, не отрывая глаз, смотрел на нее: вот сейчас она и скажет то важное, что хотела сказать.

— Саня, я не могу ответить на твои чувства… — Нет, голос ее не дрожал, она сказала это хотя и тихо, но твердо: так говорят только о выношенном и совсем решенном. Конечно, ей было больно, потому что она знала, как больно Сане. Но по-другому она не могла. — Нет во мне того, что должно быть… Ты пойми меня, Саня…

Он должен ее понять. Но он не мог ее понять! Может быть, потом, когда время отодвинет назад все, чем он жил последние месяцы, его разум и будет в состоянии охватить и осмыслить то, что ему сейчас сказала Людмила, но в эту минуту ее слова прозвучали как страшная нелепость. Нелепость, в которую невозможно поверить…

Он хотел сказать: «Ты шутишь, Люда!», но не сказал. Он хорошо знал: Людмила не шутит. Еще он хотел спросить, уверена ли она, что никогда не сможет ответить на его чувства. Но тоже не спросил, потому что теперь (да, только теперь!) все увидел в ее глазах. Если бы в них не было жалости к нему, Саня мог бы, наверное, на что-то надеяться. Теперь же надежды не было.

Он молчал. Какое-то время он даже ни о чем не думал — не было никаких мыслей. Потом подумал: «Что мне делать?» Не мог же он бесконечно сидеть как истукан, не имея сил даже на то, чтобы согнать с лица жалкую улыбку! Это не по-мужски — так раскисать. «Но что же мне делать?»

Людмила подошла к нему, села, прислонилась лицом к его плечу:

— Саня…

— Не надо. Все устроится. Не надо, слышишь?! Я пойду.

Теперь каждое утро Степана Ваненги начиналось с того, что он звонил в диспетчерскую порта и спрашивал:

— Что там слышно о Сане Кердыше? Он — на девятке.

Первое время диспетчер аккуратно справлялся у радистов, потом это ему надоело. Он сказал Степану:

— Давай-ка, брат, договоримся так: поступит радиограмма с девятки — я сам тебе позвоню.

— Давай не так, однако, — не согласился Степан. — Ты сейчас стучи Сане, что я беспокоюсь. И стучи, что Марк тоже беспокоится.

— Ладно, отстучу.

Проходили дни, а Саня молчал. Тогда Степан снова звонил, И однажды диспетчер сказал:

— Девятка в шестнадцатом квадрате. У них все в порядке.

Где этот шестнадцатый квадрат, Степан не знал, но коль на девятке все в порядке, решил он, значит, и Саня в порядке. Марку он сказал:

— Обижаюсь я. Такую поговорку слыхал: «С глаз долой — из сердца вон»? Шибко плохая поговорка, однако. А выходит — правильная.

Марк промолчал. Нетрудно было догадаться, почему молчит Саня. Кто-кто, а Марк знал, что такое душевная боль. И понимал, как сейчас трудно Сане…

В том, что между Саней и Людмилой произошло объяснение, Марк не сомневался. Она не пришла его провожать — разве это ни о чем не говорило? Саня старался шутить, быть веселым, но Марк видел: не так уж и весело Сане, как он хочет показать.

Когда траулер скрылся за мысом и исчезли даже верхушки его мачт, Ваненга спросил:

— Она обидела его?

Марк понимал, о ком он спрашивает. Ответил коротко:

— Не знаю, Степа.

— А ты не обидел?

— Выдумываешь, старик! — Марк поднял камешек, далеко швырнул его в воду, крикнул: — Счастливого тебе плавания, Саня Кердыш! Идем, Степа.

В конце рабочего дня Смайдов позвонил Талалину и попросил его прийти в партком сразу после смены. Марк почему-то замешкался и явился на час или полтора позже назначенного времени.

Петр Константинович собрался уже уходить, когда Марк постучал в дверь кабинета.

— Прошу! — крикнул Смайдов.

Марк остановился у двери, снял кепку, сказал:

— Извините, что опоздал, Петр Константинович.

Смайдов подошел к нему, протянул руку:

— Здравствуй, Талалин. Ты никуда не спешишь?

— Нет.

— Ну и добро. Давай-ка присядем вот здесь, кое о чем потолкуем.

Они сели на диван, закурили. Смайдов спросил: