Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

В отделе кадров можешь и знакомого капитана встретить.

— Ба! Кого я вижу! — Рука у капитана словно железная: покрутил старик за свою жизнь штурвальчик — дай боже! — Ты что, в бичкомеры записался?

— Да нет, завязать решил с морем окончательно…

— Ха-ха-ха… Давно так не смеялся. Ты?! Завязать?! Окончательно? Ну и шутник! Ладно, сказки для внуков прибереги, если доживешь до внуков. А сейчас… Через неделю в Атлантику иду, вакансия есть… Соображаешь?

— Соображаю. Какая вакансия?

— Рулевой списался. Тоже решил завязать. Окончательно. Ну?..

Только круглый идиот мог бы отказаться от такого предложения. «Люди уходят в море, где штормы, тропические ночи, айсберги… В море, где настоящая жизнь. А я кто? Старая облезлая кошка, чтоб сидеть на печке? Я — человек и хочу жить по-человечески. Точка!»

— Договорились, капитан!

Трудно моряку бывает в море. И никак ему нельзя без него.

Когда Саню охватывала тоска, он писал Марку и Людмиле: «…Иногда мне кажется, что есть два мира: ваш, большой, в котором нет ни конца ни края, и мой, маленький, где только я, заключенный в скорлупу из железа и дерева: я, эта скорлупа-корабль — и больше ничего. Боцман Сергей Потапов, капитан Максим, матрос Кирилл Ванин, рулевой Цапля — это тоже, наверное, только я, потому что все мы тут будто из одного слепка, будто у нас всего два глаза на всех, одно чувство на всю команду. Я вижу небо и море — они тоже видят небо и море; я смотрю на трал с рыбой — они тоже уставились на него; я чувствую, как тоска подошла к самому сердцу, — у них она не меньше. Больше никому из нас смотреть не на что, чувствовать, кроме тоски, нечего. Так каждый день, каждую неделю…

Не подумайте, что я жалуюсь на свою судьбу. Я сам ее выбрал и бежать от нее не собираюсь. Просто мне хочется немного похныкать, может, от этого станет легче. Наверное, вы этого и не поймете — не знаю. У вас там все по-другому, не так, как здесь. У вас и мысли другие, и чувства. У вас все шире. Какой-то чудак сказал: бескрайный океан. И тот, кто никогда не был в океане, этому верит. А океан, если ты приварен к своей скорлупе, совсем не бескрайный. От горизонта до горизонта пяток миль — вот и все. И куда ни глянь — пустыня… Сесть бы на палубе да так завыть, чтоб и волкам завидно стало!..»

Очередной почтой Саня отправлял письмо, и ему действительно становилось легче. И не только потому, что похныкал. И не только потому, что знал: там пожалеют. Он также знал и другое: прочтут письмо, посмотрят друг на друга, подумают: «Разве он так тосковал бы, если бы…» От мысли, что и Людмила, и Марк вдруг почувствуют свою вину перед ним, у Сани возникало такое ощущение, словно его кто-то ни за что ни про что сильно обидел и теперь раскаивается. Он не хотел, чтобы Людмиле и Марку было больно, но должны же они знать, как порой скверно бывает у него на душе.

Последние две недели Атлантика спала.

Африка была еще далеко, но жар ее пустынь уже тек по океану, теперь даже ночами не было ни прохлады, ни свежести. А когда поднималось солнце, на палубе и в трюмах «девятки» стояла такая духота, точно сюда перенесли кусочек Сахары. Эта духота давила, изматывала силы, и люди временами становились похожими на сонных рыбин, безжизненно лежавших на горячей палубе.

Изматывала и работа. Рыба шла плотными косяками, ее с трудом успевали разделывать и, присолив, бросать в трюмы. Уже дважды подходили к базовым рефрижераторам, курсирующим в пределах сотни миль, разгружались и снова шля тралить.

Капитан подбадривал:

— Морячки, встряхнитесь! Где вы видели столько рыбки? Уйдет — будем плакать. А сейчас: что ни день — триста процентов плана. Почет и уважение, заработок! Можете вы встряхнуться или нет?

Цапля, больше других страдавший от жары, ворчал:

— Максиму — что? Максиму — лишь бы почет да заработок. А у меня, гляньте-ка, жилы из кожи вылезают. И дурманею я, как треска на горячем песке. Встряхнитесь, говорит. А что встряхивать? Кости свои? Могу встряхнуть. Может, чертова рыба перепугается, отдохнем малость.

В другое время миролюбиво посмеялись бы над Цаплей, а сейчас — никто ни слова. Будто и дела никому нет до того, что человек страдает…

Обиженный таким равнодушием, Цапля продолжал:

— Штормягу бы морской бог подкинул на радость, что ли! Да с ливнем, да с грозой — отмыть бы грешное тело от этого проклятого пота! Как, братва? Помолимся?

— Заткнулся бы, — раздраженно заметил Кирилл Ванин. — Каркай, да знай меру.

А к вечеру потянул ветерок. Вначале почти незаметный, потом все свежее, и свежее. Пошла волна. Небо закрылось тучами. Закрылорь сразу, никто этого даже и не заметил. Сзади «девятки» начало погромыхивать, а слева и справа на горизонте появились вертикальные пики молний. Точно метал их кто-то сверху вниз, и они уходили под воду.