Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2

Он улыбнулся ей. Но улыбка была вымученной и жалкой, неестественной.

— Хохлов, кончайте, — сказала Нина. — И если хотите — уйдем отсюда.

— Нет, зачем же? Здесь очень мило.

— У вас нет достаточных причин хандрить. Будьте молодцом.

— Вы даже считаете, что нет причин?

— Я сказала — достаточных… Ну, неудача. От них не застрахован никто. Тем более в нашем деле. Мы так привыкли: любую неудачу замалчивать. До недавних пор у нас даже стихийных бедствий не бывало — настолько все хорошо организовано… К тому же мы игнорируем вполне очевидную истину: если кого-то в науке постигает неудача, то это прежде всего означает, что прав оппонент — побеждает другая точка зрения. Иначе — болото…

— Другая точка зрения — это, стало быть, ваша? — корректно, но зловеще осведомился Платон Андреевич.

— Не только моя. Но и моя тоже.

— Значит, вы были заранее уверены, что скважина… что будет неудача. Да?

— Да.

Хохлов отшвырнул недокуренную сигарету. И кажется, вместе с ней — хваленую свою корректность.

— Тогда скажите откровенно… какого черта вы сюда соизволили приехать? Зачем? Чтобы иметь повод…

— Замолчите, Хохлов, — не повышая голоса, но резко оборвала она его.

И отвернулась. Носком своего ботинка на толстой бугорчатой каучуковой подошве тронула кустик голубики. С него сорвались наземь капли.

— Откровенно? — переспросила потом она. — Пожалуйста. — Но все же некоторое время еще молчала, колеблясь, прежде чем сказать. — Когда-то мне тоже было плохо. Очень плохо. И я была одна…

Он сидел, пригнув голову и загородив ладонями щеки. Но все равно сквозь пальцы и поверх них была видна краска, почти багровая, залившая все лицо. Она была тем более заметна в соседстве с его сединой.

Нина подняла руку, коснулась легко этой седины — еще не совсем, не до конца белой, с редкими темными нитями, золистой. Она была похожа на пепел, укрывший уголья, — его седина.

И тогда он неловко вывернул голову и поцеловал ее руку.

— Вот и все, — сказала Нина.

В конце концов он все же сумел прийти в себя, распрямился, снова деловито занялся сигаретами и зажигалкой.

— Да. Все.

— Что?

— Возвращаюсь домой — и подаю в отставку. Время.

— А, бросьте, — отмахнулась Нина. — Это под настроение…

Хохлов пожал плечами.

Должно быть, она не понимала, что его намерение возникло не сейчас, не сию минуту.

И дело даже не в его собственном намерении. В конце концов, если понадобится, никто не станет дожидаться его смиренного ходатайства. Могут, как говорится, попросить. Хотя и не бог весть какой весомый аргумент неудача оценочной скважины, но именно эта последняя толика способна перевесить чашу.

Платона Андреевича отнюдь не томили заботы о хлебе насущном, который никто у него не мог отнять, как и никто не мог перечеркнуть его заслуг.

Его сейчас мучило другое.

Он опять вспомнил тот ленинградский вечер. Она спросила его по святой простоте: «А почему вы уцепились за Лыжу? Почему вы не выходите в другие районы?» И высказала предположение о линзах…

Как будто он сам не понимал этого. Он раньше всех догадался, что они натолкнулись на линзы. Но он был вынужден молчать.

Попробуй он тогда заикнись об этих проклятых линзах — ему бы живо сосчитали миллионы, уже истраченные на Лыжу. И напомнили бы о трубопроводах, проложенных к Лыже. И о барачном городке на Лыже. И о той именитой премии, которую он получил за Лыжу. Его бы просто не стали слушать. Или прогнали взашей. Или того хуже. В ту пору не шибко миндальничали.

Но ведь это было еще в пятидесятом. Почти десять лет назад. Вечность… И все эти десять лет разведка продолжала сидеть на Лыжской гряде. Грызла камень.

А он продолжал молчать. Теперь он уже молчал потому, что смолчал раньше. Ему не хотелось признаваться в том, что он однажды спасовал перед обстоятельствами, которые были сильнее его. А когда изменились обстоятельства, ему уже не хотелось чувствовать себя связанным с ними. Его, хохловская, чистоплотность не могла вынести самого ощущения замаранности.

Но, черт побери, он совершенно искренне верил, что в один прекрасный день его упорство вознаградится, случится чудо, придет удача — ведь он был удачлив в жизни. И новый нефтяной фонтан на Лыже спишет все провалы, окупит все мытарства, заставит умолкнуть всех злопыхателей…

Вчера этой надежде пришел конец. Все кончилось крахом. Для него.

И стократ обидней, что прежнее предъявило ему счет именно теперь, когда вроде бы уже никто не платит по старым счетам, либо расплатившись, либо увильнув от долгов. Когда жизнь вошла в колею и люди стали отвыкать от свирепой тряски…