Виктор Вяткин - Последний фарт

Громов не сдавался.

— Разве не валяются в тайге оленьи головы, отрезанные неумелыми руками? Разве Среднекан не сделался русским? Там строят дома, склады. Разве белоголовый не забрал самую красивую девушку? Или не уходят молодые в новые школы самовольно? Может, вы забыли, как украли у старшины Винокурова девку и увезли на Большую землю?

— Да, да. Зачем нам новая власть? Тайга велика. Надо уходить в горы, — пробурчал Александров.

— Правильно говоришь, — сощурился Громов. — Мои стада пойдут на север. Кто хочет, может идти со мной. Неимущим я дам оленей, хозяевами сделаю. Пусть чужие останутся без мяса и нарт. — Он повернулся к Маркелу.

Маркел поглядел на отца, но тот не поднял головы.

— Дичь возвращается туда, где она вывелась. Даже куропатка не оставляет своего места, — зажмурившись, ответил робко Маркел. — Я пасу чужие стада, но живу на своей земле.

Громов изменился в лице.

— О холодной ночи думают днем. — Он с ненавистью покосился на батрака. — Если спит мудрость, тогда не до сна желудку. На кого вы рассчитываете? На Ве-Ке-Пе? Ему не до наших очагов. Все одни обещания. Где много слов, там мало правды…

— Я знаю, кто Ве-Ке-Пе, — это Федот, Куренев — учитель, мой внук Миколка. Вот кто! — Гермоген поглядел на стариков. — Когда это было, чтобы бедняк-сирота поехал учиться и директором школы сделался? А?.. Кто отбирает у богачей излишки и делит среди бедняков?

— Рано каркаешь, старый ворон! — оборвал Громов старика. — Сохатый не сломал рога, и у него есть еще сильные ноги. Иди, служи чужим людям, пока тебя держит земля…

— Пойду, пожалуй, — ответил Гермоген. — Если весеннее солнце согнало снег, то глупо осколку льда стремиться задержать зиму.

— Чего же стоишь? Иди!..— уже закричал Громов. — Маркела с собой забери. Он отъелся на хозяйском мясе. Забылся вовсе…

Поднялся старик Слепцов. Он подошел к двери и распахнул ее ударом ноги:

— Однако, это ты забылся. Разве ты хозяин здесь и тебе принадлежит мое жилище?

Громов схватил одежду, сумку и хлопнул дверью. Скоро донесся его озлобленный крик на оленей.

Старики посидели, помолчали: случилось такое, чего еще не бывало в тайге.

Прав, видно, Гермоген. Новые мысли, как молодые побеги березки, теснили старое представление о несокрушимой власти тойонов…

Прошло два года. И снова осень. Пожелтела тайга, но к обеду солнце согрело землю. Только в тени еще белели пятна инея, точно рассыпанная соль.

Канов возвращался с горного участка «Борискин». Кто не встречался с ним последние годы, ни за что бы не узнал в нем всегда растрепанного, неопрятного бородача. На нем чистая гимнастерка, галифе, болотные сапоги. Волосы его были гладко зачесаны, а аккуратно подстриженная клинышком бородка придавала ему интеллигентный вид.

Сквозь редкий кустарник показались постройки прииска «Среднекан». Он в двадцати верстах от устья. Поселок небольшой: два барака, пекарня, склад, контора и три рубленых домика, раскинувшиеся по высокому берегу. Внизу, у самой воды, — баня и конбаза.

Большинство горняков живут на участках.

Первая экспедиция Геолкома обнаружила золото прямо на террасе. Сейчас здесь работала большая артель. Пески для промывки возили на бутару лошадьми, запряженными в грабарки.

Стучат по деревянному настилу копыта лошадей. Покрикивают конюхи, и шум работы далеко разносится по долине. Экскаватор роет водоотводную канаву.

Вот из кабины высунулась лысая голова Сологуба. Он дернул рычажок гудка и, сверкнув золотым рядом зубов, крикнул Канову:

— Э-э-э!.. Технорук!.. Воду давай! Во-о-оду, пся крев!

Канов тут же пошел к конбазе. Начальник транспорта Петр разговаривал с Гермогеном. Старик сидел на пне без шапки И вытирал распаренное лицо.

— Сыне, молви возчикам, дабы подвезли воду полякам… — крикнул Канов Петру.

Тот кинулся на конбазу. Не парень — огонь.

Канов подошел к Гермогену, поздоровался, вынул кисет с табаком.

— Мир на стану. Куда путь держишь, старче?

— Насальника экспедисии Билибина надо бы. Поговорить, однако, — поднял голову Гермоген.

— Да ты же, яко супостата, встретил его позапрошлым летом, когда он прибыл с экспедицией на устье, — усмехнулся Канов.

— Не по следу ценится мех зверя… — оправдывался сердито старик. — Сопсем плохо различают глаза. Стар шибко, однако…

— Ну, добре-добре, отче, — Канов подал кисет. — Кури. Не совестись. Значит, к Юрию Александровичу?

— Можно! Трубка не знает стыда, — Гермоген взял кисет. — Да, к Билибину. Ай, какое длинное у него имя, — как дорога.