Виктор Вяткин - Последний фарт

Проснулся он от нестерпимой жары. Старатели уже поели и, оставив для него котелок похлебки, лежали на нарах раздетые до белья. Подъехал Александров. У открытой дверки печи с застывшими лицами сидели каюры.

Полозов сладко потянулся и вышел из зимовья. Пурга кончилась. В наступившей тишине было слышно, как потрескивают лиственницы, как гудит выдыхаемый воздух и клубами пара кутает лицо. Острый холод сразу же проник под одежду, будто он выбежал голым.

Выглянуло солнце, снег стал розовым, и туман напоминал стеклянную пыль, зависшую над землей, и она, мерцая, переливалась багровыми отсветами. Полозов закашлялся и вернулся в зимовье.

— Бр-р-р! Добрый морозец! Сегодня не придется подгонять оленей. Сами будут наступать на пятки, — подмигнул он Канову и повернулся к старшему каюру: — А славно нас встречает Буянда. Так, что ли? Как, старина, не придется спасаться от наледей на склонах сопок, а? — умышленно спросил он по-якутски. В таких случаях старик добрел.

— Не снай, — сухо ответил каюр по-русски, не поднимая головы.

— Брось, догор! Уж кому-кому, а тебе положено знать.

— Кому надо, а нам не надо, — резко оборвал его каюр. — Олешки снают, куда повернуть! — Он наклонился к тощему якуту, замотал головой.

— Что с ним? — встревожился Полозов.

— Боза мой, ты сего, Спирька? Смотри, не сдохни! — Александров заглянул в лицо каюра. Тот схватился за живот, застонал и растянулся на полу. Каюры повскакали, заохали.

— Сто будем говорить бедный отес? Как мозно такого вести дальсе? — сокрушался Александров, размахивая руками. Полозов понял, что каюр представляется и остальные его поддерживают, чтобы не ехать дальше.

— Хватит валять дурака! А то я живо вылечу вашего больного!

Спирька открыл один глаз, притих. Александров незаметно подтолкнул его ногой, и он снова заголосил.

— Ей-богу, понимай нету! Заболел селовек. Здать будем, когда подохнет, а мозет, поправляться наснет. Как бросать такого?

Полозов задумался:

— Собственно, с вами мы еще месяц будем тащиться, а нам недосуг. Давай мясо, — он прищурился, подсчитывая. — Три пуда, и мы обойдемся.

— Мясо! Как мозно? — замахал Александров руками. — Селовек мозет болеть до весны. Самим помирай не хочу. — И он сунул Полозову ладонь. — Проссай, позалыста!

— А, вот что ты задумал, пройдоха, — помрачнел тот. — Я не способен ни убить, ни избить слабого, но зато я выкурю вас, как тараканов.

Он подошел к Канову.

— Ты вот что, батя. Давай иди за оленями, и будем грузиться. Не пропадем. Ну их к черту. А я выворочу двери вместе с косяками и выну окно. Пусть…

Канов не отозвался, но поднял голову Софи.

— Куда в такой мороз? Без мяса, без дороги, это погибель искать. А если падут олени, заблудимся или другая беда? Ну, поедим муку, крупу, а дальше? Ты не горячись. Видишь, как относятся к нам якуты?

— А ты предлагаешь поесть все продовольствие в этом зимовье? Каюрам не надо возвращаться в Олу, они могут сидеть тут до весны.

Каюры снова расселись у печки. Спирька лежал, закрывшись кухлянкой, тихо стонал.

— Ну-у? — повернулся Полозов к старателям. Бориска не пошевелился. Канов заерзал. Софи приподнял голову.

— Вчорась каюры толковали, вроде бы собираются в стойбище Громова завернуть. А чего? Наймемся, да поработаем до весны. — Он покосился на Бориску: — Думали мы. Ну, куда в такую стужу?..

— А-а, понятно! Испугались, а какого черта не сидели в Оле? Зачем тащились? Оставайтесь. Уйду один! Давайте четвертую часть продовольствия, а упряжки не разделишь, — одну заберу. — Полозов оделся и пошел запрягать оленей.

Каюры переглянулись, но промолчали. Канов собрал в кулак бороду, повернулся лицом к стене. Ему стыдно было, но, договариваясь с Софи и Бориской, он не рассчитывал на упрямство Полозова.

— Терзаюсь. Не приемлет такого душа. Не гоже сие, — сказал он тихо.

— Подыхать твоя мордам хочит? Иди, дурной башка, — забрюзжал Бориска.

— Чист он, отрадно с ним. И в беде добр, и в гневе весел. Экой неуемный… — Канов поднялся. — Своего не минет никто. Идти надобно вместе.

— Цхе, шайтан! Зачем твоя болтай! Хочешь шагай, своя башка есть! — озлобился Бориска.

Канов проворно надел шубу, шапку и стал делить продукты. За дверями Полозов покрикивал на оленей. Канов вынес мешки, молча уложил на нарты, увязал. Полозов глянул, но не заговорил.

Так целый день, не глядя друг на друга, не разговаривая, они попеременно прокладывали следы для упряжки и к вечеру пробились не более десяти верст. Ночевали у костра. Мороз пронизывал одежду и растекался по телу студеной волной. Уснуть не удалось.