Василий Дюбин - Анка

В иссиня-голубом небе золотистой камбалой величаво плавала луна. На белесой равнине окоченевшего зябкого моря черно маячили рыбацкие шалаши. В лунном половодье они казались огромными папахами, разбросанными по ледяному простору.

Шалаш рыбака Григория Васильева находился ближе других к берегу. Григорий и его жена Дарья лежали в шалаше на соломенном тюфяке, тесно прижавшись друг к другу под овчинной шубой. Они слышали, как их лошадь, стоя в затишке у саней, хрустко пережевывала душистое сено и как усиливались удары северного ветра по камышовому шалашу. Григорий спрашивал жену:

— Не холодно тебе?

— Нет, нет, Гриша, мне тёпленько возле тебя, — и высунув из-под шубы голову, она чутко прислушалась.

Лошадь перестала жевать сено и несколько раз ударила копытом по звонкому льду. Дарья привстала и насторожилась, схватив мужа за руку…

Григорий успокаивал жену:

— Дашенька, не тревожься.

— Гудит лед…

— Конь копытом стукотит.

— О чем и толкую… конь забеспокоился. Боюсь, на крыге унесет. Уедем, Гришенька. Ломай перетяги да запрягай коня.

Но Григорий решил остаться еще на одну ночь. Он погладил руку жены, уверенно сказал:

— Мерещится тебе. Не унесет… Завтра поутру уедем.

Она покорно согласилась.

Григорий снял с себя винцараду, укутал жене ноги и вышел из шалаша в одном полушубке.

— Продует тебя, — крикнула вслед Дарья.

— Ничего.

— А собрался куда?

— Сетки трусить.

— Я помогу.

— С Павлушкой управлюсь.

И, согреваясь взмахами рук, он побежал вокруг саней, у которых стояла на привязи лошадь.

Рядом находилась стоянка молодого Белгородцева. Отец его остался дома, готовился к весенней путине, и Павел выехал один. Григорий бросил лошади охапку сена, окликнул Павла. Возле саней зашевелился черный ком, потянулся вверх высокой тенью.

— Иду, дядя…

Белгородцев в движениях был неуклюж, медлителен и шел не спеша. Приблизившись, остановился, закурил цигарку. В бледной вспышке огня перезрелыми вишнями сверкнули зрачки маленьких глаз на бронзовом лице. Из-под заячьей ушанки выбивался клок черных волос, кольцами скатывался по крутому лбу к переносице. Павел смачно сосал цигарку, клубами выпуская изо рта сизый дым.

Из шалаша доносился глухой кашель Дарьи.

— Вот еще грех, — вздохнул Григорий. — Поехала, а теперь бухикает. — Он достал из саней топор. — Сетки потрусим?

Павел утвердительно кивнул головой.

Они захватили восьмиметровый деревянный шест, корзины и направились к ополони.

Григорий перевязал себя поперек веревкой, а другой конец отдал Павлу.

— Держи крепче.

Взяв топор, он опустился на четвереньки и пополз. Временами останавливался, пробовал лед. Возле большой проруби потюкал топором, крикнул:

— Лед надежный. Валяй, Павлуша!

Павел пустил по льду корзины, лег на брюхо и тоже пополз. Они перебрали сети, вытрусили два десятка чебаков и двух сомов. Григорий перевел потухший взгляд на черное пятно проруби.

— Мало. — Он отодвинул корзину, стал собирать чебаков. Возле него ползал Павел и привязывал к корзинам концы запасных веревок.

— Дядя Гриша! Может, еще поставим сети?

Григорий молчал.

— Гляди, на зорьке и наклюнется что…

Не дождавшись ответа, Павел надел на ноги бузлуки и потащил корзины к саням. Под ним гнулся, звенел лед.

— Погоди!

Павел вернулся, взял шест, стал прогонять подо льдом перетяги. Григорий ловил их в маленьких прорубях, проводил дальше.

Когда поставили сети, Павел спросил:

— А мои будем трусить?

— На заре перетрусим.

И они захрустели острыми бузлуками по хрупкому льду.

На стоянке Григорий высыпал рыбу, сердито отбросил корзину. Из шалаша вышла Дарья.

— Ни глазу, Дарьюшка. Дурной лов.

— Домой бы…

— Погоди. Может, на зорьке косяк подойдет. Жалко. Труда сколько положено.

Григорий повел взглядом и замер. В полукилометре от них бледно-розовым кустом расцветал костер. Видно было, как вокруг, словно прыгающие тени, метались люди.