Людмила Семигина - Есть о чем вспомнить

— Извините, — засмущался Чекурдаев.

Чекурдаева в это время принялась обтирать машину.

Мужчины еще некоторое время поговорили, впрочем, говорил почти один Чекурдаев, Яков же стоял молча, хмурился и был явно чем-то недоволен.

Почтальонка Зоя (так все звали ее на селе от мала до велика) пожилая, грузная женщина, придерживая одной рукой тяжелую сумку с письмами, газетами и журналами, не спеша ходит по домам. Сегодня сумка ей особенно оттягивала плечо. Сколько раз просила односельчан прибить ящики на калитки дворов, да не у каждого, видно, руки дошли. Вот и приходится ей наматывать лишние километры за день да выслушивать хриплый лай собак, рвущихся с цепи.

Но Зоя ни на кого не обижается. Такой уж она человек — необидчивый. Должность не позволяла: и с радостью, и с горем к людям, кто приласкает, а кто и отлает в сердцах. Все понимала Зоя и рассуждала так: человек — не машина, смажешь, подвинтишь и рокочет себе, а у человека душа да нервишки: сейчас тебе радуется, а через час, случится, об стенку готов биться.

— Баба Таня, — окликнула она старушку, копающуюся в огороде. — Телеграмма тебе пришла.

— Матушка — царица небесная! — баба Таня отерла руки о передник. — Чего в ей прописано?

— Не знаю, — засмеялась Зоя. — Заклеена она.

— Ну-ка, почитай скорей, — старушка подковыляла к плетню. — Неужели стряслось чего?

Зоя осторожно расклеила края телеграммы и пробежала по строкам.

— Внучек у тебя второй родился, радуйся!

— Опять парень! — баба Таня с досадой махнула рукой. — Беда моей Зинке, прям беда.

— Какая ж эта беда? — удивилась Зоя. — Радоваться надо детишкам.

— Чему радоваться-то? Она с первым, варнаком, сколько горя принимат… В прошлый раз ездила к ним: Зинка уж ему и так, и эдак, не балуй, не вертися в школе-от. Не буду, обещат, глядь, на другой день ее опять в школу вызывают. Я ему: Колька, супостат ты непутевый, сказывай счас же, чего еще натворил? Я, грит, бабуля, и всего-то маненько по партам поскакал, терпежу, грит, не хватило смирно сидеть. Я, грит, не знал, что записуют, кто скачит. Вот, а мать отдувайся, глазами хлопай. Горе одно!

— А Григорий чего ж?

— Гришка-то? Ему больно надо! Он и в город-от из-за двух выходных сбег. Все два дня как есть на охоте в белый свет палить… Поглядела я на ихнюю жисть и уехала от греха — последнее сердце с имя посодишь… И куда лепють их?

— А я своему Димитрию все пишу: пускайте всех, сколько будет, нянчить помогу. — Зоя мечтательно улыбнулась.

— А чего он не едет-то к тебе? Года три, чать, глаз не кажет?

— Дела у него, — Зоя поправила сумку, заторопилась. — Пойду я, почта сегодня большая.

Три года назад приезжал ее единственный сын Дмитрий домой. На городском такси прямо к дому подкатил. Надивил все село шиком да подарками…

— Зоюшка, матушка, — окликнула ее красавица Груня, вдова. — Зайди-ка, отдохни от своей сумки. Пельмешек картовных перекусишь.

— Не откажусь, — охотно согласилась почтальонка.

Хорошо живет Груня: в доме всегда чисто, приветливо. Вот только счастье ушло вместе с ее мужем полгода назад.

Зоя с удовольствием ест пельмени, макая их в густую, хоть ножом режь, сметану, а Груня в который раз рассказывает о трагедии.

— Как сообщили мне, что Володю задавило, — думала зайдусь от страха. Все боялась его мертвого увидеть… Уж такой ласковый да родной был, — она заплакала, прижимая к губам шелковый платок. — И мертвого увидела, и в гробу целовала, а все это цветочки. — Она протяжно охнула: — Сейчас горе-то мое, тоска моя-я! Сил нет моих о нем думать, и в голову ничего не идет. Ой, что же со мной будет! Руки наложу!

— Поплачь, поплачь, ласковая, — Зоя бросила вилку и обняла Груню. — Как шибко затоскуешь — поплачь. Со слезами-то полегчает, по себе знаю. Тяжело, а как же, тяжело…

Они посидели, обнявшись. Груня успокоилась.

— Спасибо, Грунечка, пойду. Пообедала, слава богу. Почта большая сегодня.

— Тебе спасибо, что зашла, маленько полегче стало… Дмитрий твой как живет?

— Хорошо живет. На днях письмо прислал, сулится приехать с женой и сыном. Пишет: шибко соскучился, мам, брошу все, работу, заботу и приеду. С женой, пишет, познакомишься да с внучком. Подарков опять сулит привезти.

— Ну и хорошо, ну и ладно, — улыбнулась Груня.

Не велико село, а находишься — ноги гудят. Зоя села на лавочку отдохнуть. Что-то тоскливо ей сегодня. Мысли какие-то нехорошие… А то вдруг видит своего Димку совсем крошечным: все пуговицы с ее единственного платья ножницами посрезал. Ругает его Зоя, а сынишка в коленки ей уткнулся да говорит: «Не ругайся, мамка, я вырасту большой, золотое платье тебе куплю». Так прямо видит, как наяву: «Не ругайся, мамка».