Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

— Так вы согласны, не боитесь? — переспросил он. — Не растеряетесь? Журбин потребовал, чтобы вы завтра же были у него.

Боится ли Зина? Ничего она не боится, а растеряться Илья Матвеевич не даст, Илья Матвеевич поддержит. Милый Илья Матвеевич! Ничего не говорил, молчал, и вдруг вот какая неожиданность, какая радость!

— Завтра, завтра буду на стапеле, Иван Степанович! — Зина вспомнила вдруг о своем бюро. — А как же информация? — спросила она. — Один Евсей Константинович останется?

— Посмотрим. Вчера приехал специалист по таким делам. Евсей Константинович, может быть, уйдет в БРИЗ. О нем хлопочет парторг. Вы, кстати, помогите Скобелеву ознакомить нового товарища с заводом, ввести в курс деятельности бюро.

— В нерабочее время, Иван Степанович! Только в нерабочее: На стапель уйду утром!

Зина выскочила на улицу и чуть не бросилась обнимать Алексея.

— Говорил, — ответил Алексей, узнав, в чем дело, — говорил, что сегодня вроде праздника у всех. А вы не верили. Что это у вас за бантик такой? Шли на завод — не было.

— Мой бант. Иван Степанович в сейфе хранил с прошлого года.

Зина рассказала о первой встрече с директором. Алексей смеялся.

— Алексей Ильич, — попросила Зина, — сходимте на Якорную, хочу Илью Матвеевича поблагодарить. И о работе договориться надо.

Журбины сидели в палисаднике, на скамейках, на стульях, на табуретах, — вокруг клумбы, в которой цвели красные и желтые георгины. Дед Матвей, разморенный свежим воздухом, дремал. Агафья Карповна качала самого юного Журбина, которого в честь деда Вера и Антон назвали Матвеем, чем дед был необыкновенно обрадован. Год назад в это время на руках Агафьи Карповны пищал Сашка. Теперь Сашка уже лез в клумбу, замахивался на кота, пытался прыгать и падал, не успев подпрыгнуть. Костя и Антон играли в шахматы, разложив доску на табурете. Дуняшка вышивала цветными нитками какую–то салфетку. Илья Матвеевич читал газету.

Зина стремительно подошла, почти подбежала к нему и, ко всеобщему удивлению, крепко обняла, смяв газету.

— Что такое? Что такое? — Илья Матвеевич поднял очки на лоб, в прищуренных глазах сверкнули веселые огни. — Молодые девчата на шею бросаются. Слышь, мать! А ты говоришь: старый да старый. За что такие чувства?

— Сами знаете! — ответила Зина. — Завтра же приду к вам! Расскажите, пожалуйста, что мне делать?

— Придете, и поговорим. Ишь какая спешка–нетерпение.

— Год ждала, Илья Матвеевич! Больше года!

— Будьте, граждане, знакомы, — объявил Илья Матвеевич. — Новый мастер!

Зашумели, стали поздравлять. Агафья Карповна недоумевала: какой же это мастер — девчонка! Хорошая, душевная, порядочная, но девчонка. Неодобрительно посматривала то на Илью Матвеевича, то на Зину: может быть, шутки шутят. Не было похоже на шутки, говорили о базовых линиях, шергенях, укосинах и шпациях. Агафья Карповна знала — это главные слова Ильи. В шутку он никогда их не говорит.

— Зинуша! — крикнула Тоня, появляясь из беседки. — Иди сюда. Что ты со стариками?

— Не «Зинуша», а «товарищ мастер», — поправила Тоню Дуняшка. — Говори уважительно, с почтением.

Пока Тоня выясняла, почему «товарищ мастер», а не «Зинуша», из беседки вышел Виктор. Зина смутилась, от смущения сказала, наверно, не то, что следовало. Она сказала:

— Вот я и пришла, Виктор Ильич.

Виктор молча и очень осторожно пожал ей руку, будто боялся раздавить.

— Мастер? — Дед Матвей неожиданно открыл глаза. Он все слышал, о чем тут говорилось. — Ну и что? Будет мастером. Я в женскую силу верю. Упрямые. Возьмутся — за свое постоят. Правильно Иван Степанович решил, одобряю. Держись, Павловна, не сдавайся. Может, конечно, лучше бы и не соглашаться тебе на такое дело — трудное оно. Ну, взялась — не сдавайся.

— Вы святые слова говорите, дедушка, — сказала Вера. — В силу женщины нельзя не верить. Все говорят, разрешите и мне высказаться?

Она стала читать из «Русских женщин» Некрасова, — читала негромко, просто, как рассказывала; рассказывала о женщинах неисчерпаемых душевных сил, высокого подвига, подвига долготерпения, любви, преданности, материнства.

— Это был пассивный подвиг, — сказала Тоня, когда Вера закончила.

Антон засмеялся и поднял голову от шахмат.

— До чего же ты дотошная, сестренка!

Виктор, вернувшийся в беседку, заиграл на мандолине. Умолкли. Звук мандолины сливался с гудением вечерних жуков, которые с размаху падали на клумбу; один угодил на шахматную доску, другой запутался у Дуняшки в волосах. Вера отцепила его, подержала на ладони. Он расправил жесткие синие надкрылья и улетел, набирая высоту, тяжело, как бомбардировщик. Не хотелось думать о том, что где–то есть настоящие бомбардировщики, для которых приготовлены бомбы, ужасные — атомные, водородные, с чумой и удушливым газом, что где–то живут люди, которые лютой ненавистью ненавидят эту мирную семью Журбиных — и деда Матвея, и Антона, и Дуняшку, и правнука Матвея — всех. Бомбы могут оборвать жизнь деда, лишить жизни Дуняшку, Антона, маленьких, одного из которых баюкает на руках Агафья Карповна; но какие бомбардировщики, какие бомбы завалят могилу, которую вырыли и с каждым днем углубляют для хозяев тех бомбардировщиков Журбины!