Иван Евсеенко - Заря вечерняя

— Мне многовато сразу, — начал для приличия отговариваться Иванька.

Но стакан все-таки взял и выпил его с каким-то внутренним любопытством и осторожностью, заметив:

— Липовым чаем пахнет.

Немного освоившись, они еще несколько раз выпивали, теперь уже каждый по желанию. Капитан нахваливал Иванькину рыбу, говоря, что ничего подобного он давно уже не пробовал. Иванька смущался, обещал свести капитана на рыбалку и показать такие места, о существовании которых в Старых Боровичах никто даже не догадывался. Потом разговор перешел у них на зарубежные страны. Иванька, уже изрядно захмелевший, любопытствовал:

— Вам, Петрович, диких людей видеть приходилось?

Капитан улыбнулся на этот вопрос, но ответил серьезно, без подвоха:

— Приходилось, Иван Мардарьевич.

— Ну и чего они, людоедствуют?

— Всякие встречаются.

— Скажи на милость! Что, и их надоумить нельзя?!

— Пробуют, — все так же серьезно вел разговор капитан. — Да поддаются плохо.

— Женщин вначале надо обучать, — стал входить в подробности Иванька. — Они все же поласковей.

Александр Петрович снова улыбнулся, но как-то грустно, как будто вспомнил что-то недоброе:

— Все они одинаковы, Иван Мардарьевич, и дикие и прирученные…

Иванька посидел с минуту тихо, как бы соображая, что бы еще посоветовать капитану насчет диких людей, но, так ничего и не придумав, завел разговор о другом:

— А в капиталистическом мире как? Воевать не собираются?

— Вроде бы нет.

— Вот и я думаю. Чего воевать? Время мирное.

Вскоре Иваньку потянуло на песни. Несмотря на свой маленький рост и чудаковатость, он славился в деревне хорошим голосом. Выпив рюмку-вторую, Иванька обязательно начинал петь. Чудаковатость его сразу исчезала, он становился серьезным и даже каким-то печальным. Особенно хорошо получалась у Иваньки одна старинная песня, за которую еще в царское время его пожаловал в армии золотой пятеркой командир полка. Иванька и сейчас запел эту самую песню, вначале тихо, как бы пробуя голос, а потом все шире и шире:

Капитан слушал, и ему, наверное, представилось море, широкое и чистое, дальние страны и извечная морская тоска по родному берегу. А Иванька, низко опустив голову, пел, казалось, сам для себя, печалясь и тоскуя о чем-то своем, только ему доступном:

К мыслям Александра Петровича о море и дальних странах неожиданно примешалась еще какая-то горечь, вспомнилась жена, которая теперь бог знает где и с кем. Он налил себе рюмку, через силу, тяжело выпил ее и притих, слушая, как Иванька поет дальше с мужскою светлой печалью:

Последнюю ноту Иванька тянул долго, с остановками и придыханием, как будто жалел, что песня закапчивается такими горькими и несправедливыми словами.

Капитан кинулся тут же наливать Иваньке коньяку, но тот после пения как-то сразу потерял всякий интерес к празднеству и стал собираться домой. На все уговоры Александра Петровича посидеть еще немного ответил первое, что пришло в голову:

— На дежурство мне пора. Да и встретимся еще.

Капитан вздохнул, провел Иваньку На крылечко, где они постояли еще одну минуту, договариваясь о завтрашней рыбалке, а потом разошлись, каждый думая о своем.

Пойти на рыбалку ни назавтра, ни в последующие дни им так и не удалось. После целого месяца жаркой безветренной погоды вдруг начались дожди. Из-за леса выползли, казалось, прятавшиеся там тучи: вначале одна бледно-синяя с золотым отливом — грозовая, а потом целое нашествие низких, сплошь затянувших небо туч обложного дождя.

Иванька, уже прежний, веселый и неугомонный, по нескольку раз на день забегал к Александру Петровичу, жалуясь:

— Надо же такое! Только ведь собрались…

— Успеем еще, — успокаивал его капитан. — Куда нам торопиться?

— Да оно верно, — соглашался Иванька, но было видно, что ему не терпится скорее повести капитана на речку, показать обещанные места, которые в Старых Боровичах, несомненно, самые удачливые.