Михаил Жигжитов - Моя Малютка-Марикан

Вихрем летит Бим по крутому склону, где браконьерская чумница вьется меж скал и деревьев. «Смотри-ка, не падаю… Это оттого, что некогда… Эх, лететь бы надо, да крыльев нет!» Бимбе кажется, что он бежит бесконечно долго. Проклинает себя, сердится на неуклюжие широкие лыжи, которые шибко-то не разбегутся, где надо.

Наконец он увидел уткнувшегося головой в снег человека.

Сердце сжалось, стало трудно дышать… Знакомая серая солдатская шинель, которую Виктор подрезал, чтоб не мешала при ходьбе. «Брат, тебе худо есть?!» — бросился к другу. Схватил за плечи. Приподнял. Большие голубые глаза безжизненны. Приложился к груди. Сердца не слышно. Руки друга стали деревянными, холодными… Бимба хотел что-то сказать, но горло, сжато. Глаза сквозь слезы ничего не видят.

Тяжело поднявшись, Бим проверил ружье и с разбега бросился в ущелье вслед за браконьерами. Добежав до границы заповедника, он остановился. «Э-эх, ускользнули змеи!.. Но… но найдут негодяев добрые люди…» Упрямое монгольское лицо, словно высеченное из темно-желтого гранита, выражало печаль и непримиримую враждебность. Потоптавшись на месте, круто развернулся и покатился назад.

Вернувшись к трупу товарища, Бимба внимательно осмотрел место, откуда был произведен выстрел. По отпечаткам на снегу он узнал, что стрелял один человек, а второй даже не сошел с чумницы, видимо, не приняв участия, ушел дальше, чтоб не смотреть на страшное дело.

«Стрелял тот, кто крупнее, — те же глубокие вмятины в снегу, одна лыжа чуть шире другой… Тунгус на таких лыжах не пойдет, они народ аккуратный в лесу», — заключил Бимба.

Не найдя больше никаких особых примет, стражник подошел к покойному товарищу. Нарубив еловых веток, сделал над ним шалашик. Затем, прочитав слова заклинания, обратился к нему: «Витька, твоя Бимбушка ходить Кудалды, звать Зенфрана… Тебе не нада сердись».

Идет Бимба, а на душе черным-черно. Что скажет Валентине?.. Перед Бимбой встает образ жены друга… Белое нежное лицо, большие светлые, как байкальская вода, глаза тревожно смотрят на него… Бимба не знает, как будет смотреть, что говорить… «Эх, лучше бы меня убили… Жены нет, детишек нет… Тетка есть, но она плакать не будет, обычай запрещает плакать о покойнике… Как же это я… буду Зенфрану… людям… Ох, худо-худо!» — со стоном причитает бурят.

Вот Бимба дошел до браконьерского костра, где они расстались с другом. Устало плюхнулся прямо на лыжи. Полулежа закурил. Сквозь кудрявую дымку рассеянно посмотрел на свежесрубленное дерево, вершина которого и его смолистые, иссиня-черные сучья ушли в костер, а на комле сидели те негодяи.

Он помнит, с каким негодованием говорил Зенфран о браконьерах… Такой добродушный, хороший человек и так ненавидит их… Теперь Бимба это понял. Эх, а Витька-то тоже не любил их. А так-то он и червяка не обидел… Ох, хороший был мужик. Мог неделями ночевать на снегу, быть голодным, но браконьера скараулит, изловит. Э! Мужик был золото. Последний кусок хлеба разломит пополам. Золотой человек! Кого он обидел? Кому сделал худо? Ой, Витька-Витька!

Вдруг Бимба заметил под комлем какой-то темный предмет. Пригляделся. Нет, глаза не врут. Засунул руку и пальцами нащупал что-то мягкое. Сердце сильнее застучало. Трясущаяся рука вынула кисет. Тунгусский, вышитый бисером, со множеством кисточек кожаный кисет. Присмотрелся. На левую верхнюю кромку кисета когда-то упала искорка и прожгла круглую дырочку.

Бимбе кисет показался очень знакомым. Он начал припоминать, когда, где и с кем курил из него. Никак не может Бим вспомнить. Никак. От досады он взмолился: «О, бурхан, ты велик и всемогущ, помоги бедному буряту — сыну твоему!» И молитва не помогает. Он сердится на бездушие бога. «Недаром Зенфран говорит, что бурхана нет совсем… Наверное, так… Если б узнал я, чей это кисет, — сразу бы нашли негодяев… А еще тебя, бурхан, зовут справедливым, наказывающим убийц…» Долго, мучительно долго вспоминает Бимба. Злится. Ругает себя: «Короткая, бабья память у Бимбушки… Дурак дураком родился… а еще пошел к Зенфрану охранять заповедник…» И вдруг он вспомнил: «Тунгус Джоуль хлопнул его по плечу и протянул кисет с табаком… Кисет из кабарожьей замши, тонкой тунгусской работы… В то время кисет был совсем новенький, но уже прожжен… Бимба упрекал тогда Джоуля за неряшливое отношение к такой красоте. Молодой тунгус показал два ряда белых зубов и сказал: «Пока Джоуль жив, бабы не перестанут дарить ему кисеты… Этого добра хватит на наш век…»