Виктор Зиновьев - Нижний горизонт

Чтобы приободрить замолчавшего Петра, Коляй пошутил:

— В Сусумане мамонтенка нашли молодого. А подсчитали — сорок тысяч лет!

Петр все же закурил, Затянулся несколько раз глубоко и оказал:

— Коля, ты нас с матерью не того… Все у нас нормально будет, слово даю. А что пес этот твой — знал бы, голову себе разводником разбил бы. Я тебе лайчонку у ребят возьму — вот такую!

— Шкуру квашней натри, чтоб не пропала, — сказал Коляй и похлопал его по плечу. — Иди, замерзнешь. Я сейчас.

Солнце заходило за сопки. В вечерних тенях уже нельзя было разобрать их цвета. Снизу доверху они казались одинаково бурыми: ведь деревья в тайге только-только начали покрываться нежными иголками и листочками. Колымская тайга осторожная — уже лед с рек сошел, снег только на гольцах остался, а она все медлит — вдруг снова мороз ударит? Зато когда поверит в тепло, решится открыть себя — за одну ночь покроются все деревья, все ложбины и склоны гор, насколько видит глаз, нежной зеленью. Ходит, шатается тогда по тайге пьяный от запахов медведь, носятся по стволам ошалевшие белки и бурундуки. А больше всех радуется человек — чужой жизни радуется и своей. По правде, редко такое с ним бывает — чаще одолевают его заботы, горести, от которых трудно поднять голову. Но бывает, и в такие минуты понимает он, ради чего живет.

Коляй обвел взглядом темные сопки вокруг, потом скучковавшийся в голом распадке, словно стайка куропаток, поселок — в домах зажигались маленькие оконца. Шумно втянул носом воздух: тайга уже ощутимо благоухала распускающейся хвоей, а от печного дымка над трубами пахло едой и теплом.

Он открыл дверь и сказал:

— А что, мать, может, ты уже бабкой стала?

— Да ну, — охнула мать, чуть не уронив дымящуюся миску. — Уже?

— Ты как думала, — по-хозяйски усаживаясь, сказал Коляй и подмигнул Петру. — Мы, колымские, не хуже других!

…Переговорили обо всем, каждый вспомнил обиды, накопленные за год. Здесь и неправильные наряды, и старые линотипы, и лыжи кому-то не выделили, и разряд не повышают… Лена не участвовала в дебатах, слушала вполуха. Остался самый последний вопрос — по нему начали говорить и, как всегда, ушли далеко в сторону.

Паневич дышала прямо в затылок. Лена сидела спокойно и не обращала на нее внимания, как и на остальных. Вдруг Паневич закричала так, что в ушах зазвенело:

— На голосование! Пожалуйста, прошу! Кому ж это надо — она опять прогуляет, и мы опять останемся без награждения! Я пятнадцать лет без замечаний, и руки у меня не отмываются, прошу заметить… А из-за несознательной девушки…

Паневич перекрыла гвалт — все оглянулись на нее и вспомнили, что обсуждается поведение Элки Сайфуллиной. Та уже было вытащила зеркальце из сумочки, но снова пригнула голову. Предместкома Сычева постучала карандашом по графину:

— Итак! Перед избранием нового состава остался вопрос: дисциплина переплетчицы Сайфуллиной. Кто еще хочет высказаться?

Теперь все молчали — это не из-за спины кричать, когда и не разберешь, чей это голос, а говорить в глаза.

Паневич затыкала пальцем в спину:

— Скажите, скажите! Ведь вы с ней в одном общежитии живете!

И, не дождавшись ответа, громко объявила:

— Лена Маркелова скажет, откуда она в общежитие молодых людей водит! Пудру себе вытащила! Знает, что в типографии рабочих не хватает!

Элка покраснела, потом вскочила и тоже закричала:

— Маркелова твоя сама водит! Ну увольняй, увольняй, сегодня же заявление напишу! Дура старая!

Она выбила по дороге у кого-то сумку — клубки с шерстью так и покатились — и выбежала, громко хлопнув дверью.

До этих пор Лене было совершенно безразлично, кого там разбирают. Норму она выполняла, и раз уж попросили прийти — посидит, только в дрязги не впутывайте. А тут вон как. За Элку некоторые подняли было голос, но она сама все испортила. Теперь все шумели и оглядывались — обиделись за «дуру старую», ведь многим из них под пятьдесят. Сычева снова стукнула по графину костлявым пальцем:

— Тише! Маркелова, ты подтверждаешь аморальный облик Сайфуллиной?

Что ей оставалось делать? Оказать «нет», значит, все станут думать: ага, ворон ворону глаз не выклюет! А парни к Элке наведывались, это правда, и в ресторан она похаживала. Потом Лена себя ругала, но в тот момент решила — Элка не подруга, чего ее выгораживать. И сказала:

— Бывало за ней и такое. Ей скажешь, а она на тебя… Сами же вот слышали.