Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не появился контролер. Иван Егорович протянул ему свой билет.

А толстый рылся во всех карманах и никак не мог найти билет. Контролер ждал с деланным терпением. Билета не было. У сопровождавшей контролера молодой проводницы заблестели глаза. Она с удовольствием и неприязнью выговаривала толстому, а он в это время беспомощно шлепал себя по бокам. Контролер сел напротив толстого, рядом с Иваном Егоровичем. Он по опыту знал, что здесь будет штраф. Эти толстые дачные пассажиры нередко экономят на билете, пользуясь доверием дороги.

— Так что же? — безразлично спросил контролер.

Поезд делал поворот, и солнце било прямо в лицо толстому. Он взмок.

— Брал я его, проклятого.

— Так как же?

— Брал, говорю вам!

— Будем платить штраф?

— За что? — закричал толстый. — Что я, жулик? Я могу предъявить документы.

— Ваши документы роли не играют, — деловито и скучно сказал контролер. — Либо пойдемте, либо я буду выписывать квитанцию.

— Так ведь денег–то у меня с собой нету…

— Тогда пойдемте. — И контролер поднялся.

Неожиданно для толстого, для железнодорожников, для себя самого Иван Егорович ворчливо спросил:

— Заплатить, что ли?

Толстый с изумлением уставился на него.

— Мы соседи, — сказал Иван Егорович контролеру.

— Пожалуйста. Дело ваше.

Но толстый не захотел воспользоваться помощью Ивана Егоровича. Видимо решив покориться своей участи, он потянулся за авоськой, и тогда неизвестно откуда на сиденье упал билет. Контролер молча, с деланным безразличием поднял билет, пробил его и сказал проводнице:

— Что поделаешь с этими рассеянными?

Они пошли дальше по вагону. Толстый снял авоську, сунул в карман пиджака «Советскую Россию» и, оглянувшись на Ивана Егоровича, пошел следом за контролером и проводницей. Иван Егорович и не посмотрел, куда он делся.

Курить больше не хотелось. В голове стоял неприятный туман. Читать было нечего. Оставшееся время тянулось бесконечно.

Над словом «дача» Ирочка подтрунивала. Но зря. Это был участок земли, который впору обработать одному человеку, и все–таки на нем умещались фруктовый сад, ягодник, цветы, овощи. Иван Егорович много раз повторял Ирочке, что в старое время им никак не купить бы этого участка, ибо под Москвой земля стоила огромных денег. А Ирочка не понимала, как это земля может стоить огромных денег. Иван Егорович, хорошо помнивший старое время, чувствовал себя на своем участке форменным маркграфом. Вот он поссорился с женой — взял и поехал к себе на дачу. В старое время к черту на рога он бы поехал! И ему опять стало хорошо. И опять он вспомнил, что может курить сколько хочет и никто не выставит его за дверь. Рай! Напрасно Ирочка смеется!

Когда Иван Егорович шел по тропинке к своей даче, он почти физически ощущал над собой райское небо подмосковной весны. Он жалел своих соседей, которые на первый план ставили выгоду от дачи, а к таким вещам, как небо и лесные дали, относились безразлично. Таких людей в поселке было больше, чем тех, которые вдохновлялись родной природой вроде Ивана Егоровича. Но, возможно, иные деловые люди стеснялись открыто радоваться природе, полагая, что «им» это не пристало. Однако Ивану Егоровичу не были чужды их деловые интересы и прожил он далеко не бездельную жизнь, но клубника и картошка никогда не заслоняли ему подмосковного неба.

И вот он дома, за городом, на своей даче. В понятие «своей дачи» Иван Егорович не вкладывал денежной ценности финского домика, яблонь, изгороди. Ни разу он ничего не продал. То есть ему приходилось, конечно, уступать людям ненужные ему вещи, но и это делалось всегда с невыгодой для него самого. О продаже чего–нибудь в коммерческом смысле слова не могло быть и речи. Этот акт вызывал у Ивана Егоровича стыд и недоумение. Дачу он считал своей, потому что она составляла неотъемлемую часть его быта. Конечно, как человек грамотный, Иван Егорович знал, что в его маленькой дачке все–таки кроется некий элемент собственности, но это не расстраивало его. Собственность неотделима от купли–продажи, а он свободен от этого — значит, и беспокоиться было нечего.

С утра он ничего не ел, но — странная вещь — есть не хотелось. Наверное, все–таки перекурился. Или понервничал? Голова болела, в висках сильнее, чем всегда, пульсировала кровь. Войдя в свой домик, он нашел там пахучую прохладу и мечтательную тишину. Иван Егорович даже прислушался, словно проверяя, настолько ли здесь тихо и мечтательно, как он любил. Было именно так. Удивительно! Тысячу раз приедешь и тысячу раз удивишься этой прохладе и тишине.