Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

Профессиональное тщеславие и гордость у Шпаковского были развиты непомерно.

Он переписывался с академиком Патоном, считая, что делает этим ему большое одолжение. Подобно тому как литераторы, пишущие ручкой, подозрительно относятся к тем, кто отстукивает свои сочинения на машинке, Шпаковский, будучи «ручным» сварщиком, пренебрегал теми, кто работает на автоматах.

У каждого мастера–потолочника есть свой собственный огненный каллиграфический почерк. По этому почерку, застывшему в металле, сварщики безошибочно узнают друг друга.

Образцы почерков древних восточных каллиграфов вывешиваются в музеях. Ими восхищаются, перед ними благоговеют, им посвящены монографии, тяжелые, как надгробные плиты.

Стрекоза, подобно вертолету, может легко поднять тростинку кисти для китайской письменности. Мастер–каллиграф берет кисть за верхний ее конец и со снайперской точностью неуловимым движением кладет на бумагу изображение иероглифа — изящное и прихотливое, почти живое, как цветок океанской водоросли. Я видел, как они это делают, и замирал от восторга и изумления.

Держатель электродов весит почти полкило, металлический стержень электрода, прочно покрытый обмазкой, куда длиннее кисти для письма. Солнечные капли расплавленного металла, белое едкое зарево электродуги ослепительны, как пламя прожектора, бьющее прямо в лицо.

Перед тем как приступить к написанию шедевра, каллиграф моет руки и трет их пемзой, чтобы лучше осязать тростинку кисти, и сидит с закрытыми глазами, чтобы дать им отдых. Он надевает легкую одежду, чтобы ничто не отягощало свободы его движений. Сварщик работает в брезентовой куртке и в брезентовых рукавицах. Жгучий вихрь, начиненный огненными искрами, с шипением крохотного фонтана рождается в его руках.

Каллиграфы берегут свои драгоценные глаза и работают обычно на заре или при заходе солнца. Даже легкое парение комнатного воздуха может поколебать движение их кисти… Каллиграф может оторвать свою кисть от бумаги, чтобы окинуть сделанное оценивающим взглядом, прежде чем продолжать труд с новым вдохновением. Если рука его дрогнет, он соскоблит с бумаги след неверного движения или даже возьмет новый лист, и никто не упрекнет его за измаранный.

У сварщика все по–другому. Огненная строка его не должна остынуть ни на долю мгновения, пока он не завершит ее всю. Одно неверное движение, незримый глазу брак — трагедия, жертвой которой может стать труд многих тысяч людей.

Созданное каллиграфами, благоговейно сдерживая дыхание, изучают эксперты, вооруженные увеличительными стеклами. Сделанное сварщиком изучают с помощью изотопов, магнитографических и ультразвуковых установок. В лабораториях–летучках изощренно истязают сварной шов, подвергают пыткам сложнейшими приборами, пока не убедятся в его вековечной прочности. Щеголеватое изящество текучей огненной строчки сварщика столь же прицельно, как и у строки, написанной тушью. Только и вся разница, что творчество художника называют искусством, а творчество сварщика — работой.

Я видел работу Бориса Шпаковского и, завороженный ею, испытывал такое же благоговейное восхищение, как и тогда, когда удостоился чести видеть, как пишут свои изумительные шедевры китайские каллиграфы.

Знаменитые пианисты берегут свои руки, словно доярки. Шпаковский, снимая койку у вдовы Злобиной, отказывался утром — перед тем как идти на работу — наколоть или принести дров. Он никогда, несмотря на высокий рост, не соблазнялся волейболом, боясь повредить мячом сухие длинные свои пальцы, утром он занимался только легкой гимнастикой.

Отправляясь на работу, он избегал встреч, раздражающих разговоров. Любимое его изречение: «Сварщик, как и снайпер, должен быть спокойным, равнодушным, сосредоточенным и даже бездыханным, как покойник, чтобы биением сердца не колебать руку». Он славился своей холодной вежливостью. А вежлив он был для того, чтобы не раздражаться, ибо, по его мнению, любое волнение сказывалось на шве сварки.

На заболоченном лимане Шпаковский сваривал стыки дюкера, когда внезапно начался подъем воды, гонимой тяжелым, твердым норд–остом. К лежкам, на которые опиралась труба, приближалась вода.

Защищая от мокрого снега и грязного нещадного ветра шов сварки, Шпаковский накрылся куском брезента с головой. И хоть ветер толкался в этот брезент, как в парус, он приспособился ритмично сжиматься под ударами спрессованного в глыбы, ревущего бурей воздуха.