Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

Кисляков усмехнулся и сказал:

— Ты думай, как этих паразитов наружу вызвать. Про сусликов мне даже неинтересно слушать.

— Что ж, — обиделся Мамушкин, — поговорить нельзя? — Вдруг лицо его просияло. Он сел и громко сказал: — Григорий Степанович, разрешите!

— Чего еще? — сердито спросил Кисляков.

— Да ведь фашисты–то в лощине, — сказал Мамушкин. — Собрать ручьи запрудами и спустить в балочку — их и затопит.

— Может, ты еще к ним в корыте сплавать захочешь? — насмешливо спросил Кисляков.

В небе щебетал жаворонок. Кисляков улыбался своим мыслям, и не знаю, слышал он жаворонка или нет.

Солнце пылало все жарче, яростнее, и земля все сильнее пахла здоровым, сильным и живым своим телом, и ручьи пели басовыми голосами и мчались со склонов, как желтое тяжелое стадо на водопой.

И вдруг из блиндажа выскочил вражеский солдат с лопатой и стал кидать глину на бруствер. Не успели стянуть убитого солдата за ноги обратно, как появились трое новых, тоже с лопатами. Кисляков и их убрал. Но движение в расположении врага не прекратилось. Выставив станковый пулемет, фашисты стали бить по кустарнику, где лежал Кисляков, и продолжали копать землю и кидать ее на бруствер.

Кисляков менял огневые позиции. Винтовка его раскалилась. Скоро к Кислякову приполз Мамушкин. Мокрый, весь в глине, не обращая внимания на визжащие пули, он улегся рядом с Кисляковым и, прилаживая винтовку без снайперского прицела, рассмеялся и сказал:

— Не нравится фашисту наша весенняя капель.

— Лежи, лежи знай, — мягко сказал Кисляков, — и башку береги. Она тебе еще пригодится.

Светило солнце. И не нужно было Мамушкину снайперского прицела, чтоб выбирать себе мишень. Фашисты выползали на бруствер, в окоп бурно и яростно лилась весенняя вода. Она текла вниз по балке, а берега балки были покрыты бурой, старой травой, сквозь которую пробивали себе путь тонкие и нежные зеленя.

1942

Токарь научился работать в потемках синего, холодного света. Жестяным колпаком накрывает себя сварщик. Он трудится, как водолаз под глубинным колоколом. Прикрытые асбестовыми абажурами, наполненные белой огненной сталью, ковши уходят по монорельсам в литейный цех.

Я ходил по цехам, как по темному штреку, и только возле станков, как в забоях, теплились синие лампы. И, конечно, я не узнавал людей. Петр Захарович Игнатюк хлопнул меня по плечу. Я долго вглядывался в его лицо, такое знакомое, близкое и такое странное в этом металлическом, синем свете.

Я шел со старым мастером нашего старого металлургического завода, спотыкаясь, вытягивая руки, — ведь и цех я уже успел забыть за полгода войны.

В токарном цехе среди шелестящего шума обдираемой резцами стали слышался мерный звон падающих в ящик деталей.

Я спросил:

— Водопроводные втулки?

Мастер сердито взглянул на меня и, нагнувшись, положил мне на руки увесистый стальной цилиндр.

— Стаканы для снарядов, — сказал он гордо. — Чуешь?

Я удивился, так как знал, что старые станки не приспособлены для расточки цилиндров большого калибра:

— Оборудование новое получили, что ли?

Петр Захарович открыл шкафчик и вынул оттуда странную фрезу, похожую на многолучную звезду. Об этой фрезе мне писал мой приятель Вася с Северного фронта и просил узнать о судьбе его изобретения. Я сказал Петру Захаровичу, что Вася уже награжден орденом.

— За фрезу? — спросил мастер.

— Нет, — сказал я, — он танкист.

— Понятно, — сказал мастер. — Вот погоди, война кончится, мы к вывеске нашего завода все ордена с ребят наших перепишем. Здорово дерутся! Шестнадцать наградили, и еще будут, — с уверенностью произнес мастер.

Потом он сказал мне задушевно и радостно:

— А теперь я тебя в веселый наш цех поведу.

Я покорно шел вслед за мастером, счастливый тем, что мой старый завод живет такой хорошей и сильной жизнью.

Мы вошли в пятый цех.

На железном полу стояли немецкие танки и броневики. На многих из них башни висели набекрень, в бортах зияли пробоины, и через корпуса были переброшены вялые рваные гусеницы.

На фронтовых подмосковных дорогах я немало нагляделся на искалеченные стальные груды немецких машин, уже занесенные после недавних победоносных боев снегом. И, заметив выжидающее выражение на лице мастера, я не нашелся, что сказать ему. Это кровно обидело мастера. Он даже растерялся от обиды и, отвернувшись от меня, стал сурово кричать на чеканщика, прилаживающего к стоящей на полу танковой башне толстую стальную заплату.