Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

И вдруг мимо него с ревом пронеслась черная тяжелая машина и, сделав впереди него «горку», закончив фигуру, простерла прямо над его головой синие и алые тропы трассирующих пуль.

Измайлов почти машинально отдал ручку вперед. Машина резко пошла на снижение. Но потом он подумал, что сейчас снегопад и противник легко может потерять его из виду, а садиться вслепую опасно, да и ночевать в степи, возле поврежденной машины, не очень–то хотелось. И он, осторожно подняв самолет, повел его над самой землей. Прошла минута, две, а врага нигде не было видно. Измайлов шел над лесом. Осмелев, он набрал еще метров сто — сто пятьдесят.

Сзади снова раздался грозный рев вражеской машины.

Садиться на деревья невозможно. Измайлов только успел сбросить газ. И правильно сделал.

Не разобрав в снегопаде, с какой машиной он имеет дело, фашистский летчик проскочил мимо самолета Измайлова на бешеной скорости, не успев даже открыть огня.

Измайлов видел, как, обернувшись, немецкий летчик погрозил ему кулаком.

Раздумывать нечего. «Мессершмитт», развернувшись, снова зайдет в атаку.

Нужно садиться.

Но Измайлов опять заколебался. Он вспомнил, как фашист погрозил ему из кабины кулаком, и с горечью подумал: «Хорошо ему, сволочи, на боевой машине издеваться. Будь я на МИГе, я бы показал тебе такую дулю, что…»

И Измайлов стал поспешно протирать рукавицей круглое зеркало, укрепленное перед ним на кронштейне, как в кабине шофера. Он с решительным видом положил одну руку на сектор газа, другой крепко сжал ручку управления.

Не спуская глаз с зеркала, не меняя курса, чуть подняв свой самолет, он вел машину.

Сзади послышался рев «мессершмитта». Фашист шел правее, намереваясь с одной очереди разрезать беспомощную, слабую машину. И вдруг, когда казалось — все кончено, Измайлов резко дал газ и круто завалил машину вправо, наперерез курсу вражеского самолета.

Несмотря на то что немецкий летчик, учтя свой промах, сбавил газ, все–таки скорость его машины была чрезвычайно высока.

Маневр советского летчика был более чем неожиданным. Круто задрав свою машину, фашист хотел вырвать ее вверх, чтобы избежать столкновения. Но его самолет, продолжая скользить вперед юзом, ударился центропланом о мотор самолета Измайлова.

Сила удара была настолько велика, что «мессершмитт», резко перевернувшись, рухнул на землю.

И все было кончено.

В сухом снегу пылали черные обломки фашистской машины, а вокруг нее валялись легкие зеленые обломки связного самолета.

И вот Сережи Измайлова больше нет. Сережа теперь никогда не узнает, как любили его наши боевые летчики и как тяжело им было провожать его, мерно шагая под грозные, глухие вздохи траурного марша.

Капитан Лютов, самоуверенный, дерзкий, насмешливый человек с твердым сердцем, вытирая снятой перчаткой глаза, глухо сказал:

— А ведь я этого парня к себе в звено высматривал и рапорт в ВВС подал. Красиво погиб, ничего не скажешь. А вот нет его больше, и тяжело мне, ребята, очень тяжело…

Прошел день, и капитан Лютов совершил дерзкий налет на вражеский аэродром. И посвящен был тот налет светлой памяти Сережи Измайлова.

1942

Они познакомились здесь, в воронке от снаряда. Один боец был из первой роты, и фамилия его была Тимчук. Другой — из третьей роты, Степанов.

— Как же ты сюда попал, — спросил Тимчук, — когда твое место на правом фланге?

— А ты чего сюда вылез, когда ваши ребята позади цепью лежат?

Тимчук перевернулся на другой бок, ответил:

— В порядке бойцовской инициативы! Понятно?

— Домишком интересуешься? — подмигнул Степанов.

— До крайности. Четыре станковых: сыплет и сыплет, терпения нет.

— Смекнул что–нибудь, — деловито осведомился Степанов, — или просто на авось пошел?

— Пока так, а там видно будет.

— С одной гордостью, значит, на рожон прешь?

Тимчук не обиделся, а просто сказал:

— Если мысль есть, так ты не зарывайся, а скажи.

Степанов поправил на поясе сумку с торчащими из нее толстыми ручками противотанковых гранат и значительным шепотом сообщил:

— Вот спланировал до той канавы доползти, потом возле забора как–нибудь, а там — и дом под рукой. Засуну в подвал две гранаты — и шуму конец.

— И они тебя приметят да как шарахнут очередью!

— Зачем! Я аккуратно. Сапоги новыми портянками обмотал, чтоб не демаскировали.

— Лихо! Но только они в стереотрубу за местностью наблюдают, — упорствовал Тимчук.