Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

— Я кур не люблю, — поправила девушка. — А птицы, которые свободно летают, мне, как и всем людям, нравятся.

— А почему вы именно к нам наниматься решили?

— Ну, это же понятно! — удивилась девушка. — Газ в кухни подать всем людям — такая им радость!

Балуев обиделся:

— А мы не только в кухни газ даем.

— Мы всё про газ знаем, — примиряюще сказал паренек, — всё прочли, что про него написано.

Балуев спросил подозрительно:

— А вы того, ребята, может, просто–напросто жених и невеста и думаете, что мы вам быт обставим?

— Ну что вы! — возмутилась девушка. — Почему сразу так примитивно о нас судите? Мы с ним просто школьные товарищи. А разве нельзя без этого друг к другу правильно относиться?

— Можно–то можно. А потом влюбитесь, вот и семья — давай вам жилплощадь.

— Пожалуйста, можем дать расписку, — сказал паренек. — Никакой нам жилплощади не надо. И вовсе даже не обязательно, чтобы нас в одну бригаду зачислять, можно в разные. Во время уборки мы с ней по месяцу не встречались, и ничего.

— Ну, если так, тогда ладно, — благодушно согласился Балуев. — Только вы с нашим комсомольским вождем беседовали?

— А как же, — сказала девушка. — Товарищ Зайцев очень внимательно к нам отнесся и даже просил машиниста Лупанина на обучение Толю взять.

— А почему не сам?

— Лупанин — лучший машинист, зачем же Толе у худшего обучаться. Я просто не понимаю! — И девушка пожала плечами.

— А вы какую себе специальность наметили?

— Мне все равно, — равнодушно пожала плечами девушка. — Пускай трудное, лишь бы с перспективой. Я на все согласна.

— Ну ладно, — сказал Балуев, — ступайте к товарищу Фирсову. Вон, видите, толстый, лицо такое важное, он вас и оформит.

Глядя вслед ребятам, Балуев задумчиво сказал Сиволобову:

— Вот еще две человеческие жизни к нам прибавились. Тоже ответственность за них тащи. А дело может получиться сложнее, чем дюкер протаскивать. Парень квелый, а девушка — огонь.

— Веселая, чистенькая, как рыбка в воде, к таким худое не прилипнет, — заметил Сиволобов. — А паренек что ж, приучим по земле твердо ступать.

Смыкая вагоны, попятился электровоз: погрузка была завершена.

Заваленное сырыми облаками, померкло солнце. Легкие снежинки роились в воздухе.

Балуев и Сиволобов вошли в вагон. Здесь уже по–хозяйски расставлял на откидном столике различную снедь Фирсов.

Пахло вагонной краской. Двойные оконные зимние стекла были покрыты внутри серой пылью. Как всегда перед отъездом, всем было неведомо отчего немного грустно.

Бесшумно и легко электровоз взял состав с места и все сильнее и сильнее убыстрял ход. О стены вагона шершаво терся ветер. Мелькали леса, рощи, холмы, реки. Как много было уже разных рек — смирных и тихих, буйных и быстрых. А еще больше их впереди, там, куда мчал электровоз, в новые широты страны, где людям предстояло одолевать водные преграды, прошивать их большими и малыми газовыми магистралями.

Маслянисто блестели рельсы железнодорожного пути, казалось, суживаясь в бездне пространства. Давно исчез железнодорожный состав, и вместе с ним погасло струнное звучание рельсовой стали, но новые мчащиеся по ней такие же рабочие эшелоны пробудят ее пение. Эта чудная музыка скорости, музыка пространства поет в сердце каждого.

Люди смелой жизни! Они делают ее лучше, и с каждым днем лучше становится сам человек. Все свободнее и явственнее проявляются особенности каждого в неохватной широте жизни, и нет меры душевному росту человека, разве что мерить его доступными нам теперь космическими масштабами.

Ветер продул небо. Сейчас оно насквозь просвечено звездами. Тихо на полустанке. В оттиски гусениц строительных машин натекла вода и застыла льдом. В отвердевшей глине остались отпечатки следов тех, кто уже уехал отсюда.

Обдувая запахом ветра и железа, промчался без остановки новый состав. На платформах стояли, прикрытые брезентом, гигантские машины, косая бахрома сосулек свисала с крыш вагонов…

1960

В мужественном и суровом армейском быту не принято обращаться к воину по имени и отчеству. Сдержанная лаконичность свойственна языку бойца и командира.

А вот его, нашего санитара, все называли по имени и отчеству — Павел Филиппович. И командир так называл, и комиссар, и бойцы.

И это было высшим знаком почтения к человеку, не имеющему в своих петлицах никаких знаков различия.