Михаил Алексеев - Большевики

— Я ей выдал вперед денег и документы. Завтра она вместе с вами и еще одним заграничным сотрудником переходят фронт и едут за границу. Я ей сказал, что каждый ее шаг будет нам хорошо известен и что в случае чего… Но она меня обнадежила тем, что она человек честный и благородный и будет честно работать кому служит.

— Гм. Хорошо… — Только и нашелся сказать я.

— Вы зайдите к ней, она просила, чтобы вы зашли к ней. Адрес спросите у Ершова. Ну, пока. Вы очень хорошо сделала, что перетащили ее сюда. Перед отъездом зайдите ко мне, ну хотя бы завтра утром. Пока, — до свиданья.

Звонок прозвонил отбой, а я все еще стоял у телефона с «очень выразительной дурью на челе», как сообщил мне потом Ершов.

За чтением газет, журналов и материалов я совершенно забыл о существовании моей княжны. Уже хотел ложиться спать, так как час был поздний — около двенадцати часов ночи, уже я стал раздеваться, как слышу, Ершов зовет меня к телефону. Подхожу. Беру трубку, спрашиваю:

— Кто звонит?

— Противный, противный, противный! — раздался голос княжны. — Как не стыдно, до сих пор не пришел. Это не по–дружески.

— Занят был.

— Занят был!.. И слышать ничего подобного не хочу. Слушайте — чтобы вы сейчас же пришли ко мне. Я вас жду уже несколько часов. Противный, противный. Я вас жду.

Я отошел от телефона. Сначала мне не хотелось итти к ней. Я чувствовал себя точно обиженным. Но потом меня все–таки потянуло видеть ее. Я не совсем решительно спросил у Ершова адрес ее квартиры и спешно вышел на улицу. Сердце во мне почему–то замирало… По дороге я выругал себя хорошенько, пытаясь таким образом успокоиться. Но и ругань не помогла.

Поместили ее в военной гостинице, в отдельном номере. И гостиницу и номер я разыскал скоро, но почему–то несколько минут стоял в нерешительности перед маленькой стеклянной дверцей. На матовом стекле по временам появлялась чья–то тень. Наконец, меня загнал в комнату какой–то военный, подозрительно посмотревший на меня. В комнате было уютно. В темноте вырисовывались ширмы, кровать, мраморный умывальник и стол с электрической лампой под голубым абажуром.

— Идите сюда, противный, — раздался ее голос из глубины кресел в тени. Я подошел к ней и сел рядом на стул.

— Ну, говорите, где пропадали?

Я повторил, что был занят.

— Есть хотите?

Я сознался, что хочу.

— Я вам сейчас устрою поесть, — сказала она. Легко подбежала к небольшому столу у кровати и принялась там возиться с баночками и хлебом. Я невольно залюбовался ее фигурой. Распущенные пышные волосы спадали волнистыми локонами до пояса. Одета она была в каком–то легком, полупрозрачном свободном платье, из–под которого вырисовывалась полная женская фигура. Через несколько минут она смастерила мне вкусный ужин. Тут было много вещей, о которых я не мог и мечтать в нашей обстановке. На столе стояли в коробочках какие–то рыбки, ветчина, сыр и другое. Я недоумевал. Спросил, откуда она все это достала.

— За деньги все можно достать, — отвечала она, — даже в стране большевиков. — На это я ничего не мог возразить и принялся есть. Она подсела возле меня и все время шутила. Напевала веселые песенки на неизвестном для меня наречии. Шутила надо мною и, наконец, заразила меня своей веселостью.

«Эх, — махнул я рукою, — повеселиться можно». Да и если бы я хотел, братцы, то все равно тогда не сумел бы сохранить серьезность.

Она полушутливо, полусерьезно стала болтать о том, что она будет делать за границей. В тон ей я стал пугать ее тем, что с ней может случиться там.

После ужина мы расселись в креслах и разговорились.

— Что вы думаете относительно вашей будущности? — спросил я у нее. — Вы многим рискуете, взявшись за эту опасную работу.

— О, я о будущем не думаю… это пустое занятие, мой спаситель. А риск — это моя стихия. Я люблю, когда у меня замирает сердце и звенят нервы.

— Но вы бы могли найти себе работу менее опасную и которая бы идейно вас удовлетворяла.

— Ах, вы так смешны — меня физически, а стало быть и идейно удовлетворяет полная приключений, беззаботная жизнь.

— Я хотел сказать, что между теми, т. е. нами, кому вы взялись служить, и вами, слишком мало точек соприкосновения.

— Нет, вы невменяемы. Большой ребенок. Ну, какая точка соприкосновении может быть более прочной, чем деньги? А я буду от вас в этом отношении зависеть.

— Но неужели ваши симпатии не на той стороне?

— Какой вы, право, чудак! Все это просто глупые слова. Белые, красные. Я не знаток в политике, но поверьте, что вы мне также милы, как хотя бы мой хороший петербургский знакомый, князь Жорж. Вы такой взрослый и говорите такие пустяки.