Михаил Алексеев: Большевики

В последних числах мая, в субботу, состоялось городское партийное собрание. После него я, Петя и заведывающий оперативным отделом губчека — Федор Федосеев, шли темными переулками на заседание в губпартком. Дорогою говорили о военной опасности. Петя настаивал на большей мобилизации в армию. «Три миллиона красноармейцев, говорил он, мало для того, чтобы удержать такой огромный фронт, как наш, да и к тому же не только удерживать фронт нужно, надо и побеждать». Мы были с ним вполне согласны. «К тому же внутренний фронт потребует много вооруженных сил. Враг внутри страны еще не сломлен».

Я тогда не придал большого значения последним словам Пети.

В огромном зале парткома все были в сборе. Под большим портретом Ленина, за простым письменным столом, сидел секретарь комитета. Он смотрел на красное сукно стола и хмурил седые брови. Не успели мы рассесться по стульям, как он подбежал к нам. Быстро пожал руки и взволнованно сказал:

— Только что получена телеграмма из уезда. В селе Михайловке зверски убиты местными бандитами 6 коммунистов. Между убитыми — секретарь уездного парткома и член ревкома. Убийство безусловно политическое. В этом уезде настроение крестьян благополучное. Вы это хорошо знаете. Но это второй случай убийства в этом районе. Вам, т. Борин, и вам, т. Михеев, губком поручает немедленно же расследовать на месте это дело. Губчека должно, наконец, начать работу.

Секретарь, все еще хмурясь, ушел за свой стол. Позвонил в маленький колокольчик. Когда в зале стих разговор, он сказал: «Товарищи, на повестке дня два вопроса: 1. Доклад о внутреннем положении. Докладчик, приехавший из Москвы т. Герасим. 2. Текущие дела. Порядок принимается. Слово т. Герасиму».

Мы внимательно прослушали доклад. Товарищ–центровик говорил о том, что все окраины Республики горят в огне белогвардейских восстаний; он приводил факты и цифры. «Кольцо восстания сужается вокруг центра мировой революции, говорил он, мировой мешок с золотом всеми силами поддерживает царских генералов Колчака и Деникина. Почуяв приближение своих друзей, вся внутренняя реакция выползла из подполья. Большинство российской интеллигенции ведет работу паникеров, смутьянов, провокаторов и организует террористические выступления. Партии эс–эров и меньшевиков служат не за страх, а за совесть буржуазии. Они пытаются свалить революцию в бездну. Белому террору должен быть противопоставлен красный. Нужно произвести генеральную чистку в тылу. Нужно мобилизовать на борьбу все честное, что есть в стране. Нужно показать всем, что рабочей революции грозит смертельная опасность. Каждый час дорог, товарищи; Центральный Комитет призывает вас работать с особым напряжением, в особенности ЧК. Враги должны быть разбиты сначала внутри страны».

Разошлись с собрания поздней ночью, глубоко потрясенные. По дороге я чистосердечно сознался Пете:

— Я никак не предполагал, что у нас так плохо. Газеты этих сведений не давали. Сводки тоже. Нужно действовать энергичнее.

— Да, — согласился Петя. — Мы живем на вулкане. Борьба только еще начинается… И, пожалуй, не скоро закончится.

Наш разговор прекратился. Мы долго шли молча по темным улицам уснувшего города. Над нами сияли звезды. Деревья склоняли свои темные шапки. Кое–где, в занавешенных окнах еще теплились желтые огни. Лаяли собаки.

У здания ЧК мы распрощались, пообещав рано утром отправиться в дорогу.

Мы двинулись в путь в 6 часов утра. Две рессорные почтовые брички быстро помчали нас по глухим переулкам. Колеса прыгали по высохшим кочкам. Бричка часто накренялась то в одну, то в другую сторону, попадая в вонючие лужи грязи. Чем дальше за город, тем домики делались все ниже и старее. Но зато все больше деревьев попадалось по обеим сторонам дороги, и больше, и чаще из–за убогих домиков выглядывали фруктовые сады в полном цвету.

Вот и река, подернутая легкой мелкой рябью. А вон и далекая степная ширь с синими и фиолетовыми переливами. Утренние туманы гнездились по балкам и оврагам. Степное, просторное и глубокое, небо свежо. Всех опьяняют запахи трав и весенних степных цветов.

— Хо! Хо! Хо! — кричит Федор. Он сияет от избытка радостных чувств. Козырек солдатской фуражки съехал у него на ухо. — Поддай–ка, братец–ямщичек. Ну–ка! Товарищ, да стегани же гнедую. Эге. Вот так. Эх! Э–э–эх. Разлюли–малина!

Федор даже прыгает на сидении. Коляска мчится во весь дух. Петя сидит на переднем месте против нас, спиною к кучеру, русую бороду треплет ветерок. Из–под хмурых бровей смеются голубые глаза. Одет он в военное. Летняя зеленая солдатская гимнастерка, картуз, солдатские серые шаровары и желтые английские сапоги. Он полной грудью вдыхает степной воздух. С довольным изумлением смотрит на Федора.