Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 1 том

«Почему Зинаида Николаевна улыбается?» — тревожно подумал Гайдаш и искоса бросил взгляд на Тасю. Он знал: школьницы всё рассказывают Зинаиде Николаевне, ходят провожать ее домой через степь на завод Фарке и, обхватив рукой тощую талию учительницы, шепчут ей свои сердечные тайны. Неужели и Тася ей нашептала?

— Вас в премьер-министры, Гайдаш, да? — улыбнулась Зинаида Николаевна.

Алеша небрежно пожал плечами: пустяки, мол, — а сам опять искоса посмотрел на Тасю. Та тихо посмеивалась, слушая Бакинского.

Собрание началось. После вступительного слова завшколой приступили к выборам. Председательствующий Рябинин предложил голосовать не списками, а каждого отдельно.

— Это правильно, — прошептала Зинаида Николаевна, — это демократично.

Несмотря на духоту в вале, она по привычке куталась в ветхую вязаную кофточку. Учительница была худенькая, кофточка просторно висела на ней. И слова учительницы были всегда худенькие, жалостливые. Вся ее педагогическая практика прошла в деревне, в заводских поселках. Дети в драных пимах, в унылых ситцах; мужики, тоскующие по куску земли.

Россия!

— Были великие люди в России, — говорила она вчера на своем уроке литературы: — Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Некрасов. — И грустно добавляла: — А вы их не знаете, товарищи. — И еще более грустно: — И даже наших не знаете, современных.

Она затеяла внешкольные сверхпрограммные занятия. Ей не терпелось: она хотела все рассказать школьникам о великих людях их родины. Устраивая литературные суды, диспуты, поручала школьникам делать доклады. Главным ее помощником был Валька Бакинский, которому она предсказывала великое будущее.

— Вы только честно думайте и пишите честно, — говорила она, волнуясь и торопясь.

Она наклонилась сейчас к Бакинскому и спросила его шепотом:

— И вас тоже будут избирать, да?

Бакинский кивнул головой: он был польщен, увидев себя в списках ячейки.

Первым голосовали Гайдаша.

Зинаида Николаевна с любопытством посмотрела на него.

Алексей сидел, чуть подавшись вперед, стиснув зубы и упершись подбородком в кулаки.

«Вот он какой!» — вдруг подумала она испуганно и даже отодвинулась.

И ей непонятно, почему подымается такой шум, когда произносится фамилия Ковалева.

— К черту! К черту его!

— Не голосовать его совсем!

— Доло-о-ой!

Зинаида Николаевна нервно морщится: чем виноват ребенок, что его отец — офицер?

— Поймите же это, Валя, Гайдаш, — шепотом убеждает она их.

Вдруг стихает зал. Ковалев берет слово.

— Чувствуя себя... — произносит он отрывисто и хрипло, — чувствуя себя неспособным работать в этой атмосфере, я прошу снять мою кандидатуру.

Смех и крик перебивают его. Ковалев садится на место, он бледен, но спокоен. Рябинин замечает даже легкую усмешку на его губах и настораживается.

— Прошу! Прошу слова! — подымается Пышный. — Я тоже заявляю себе отвод, так как я перегружен учебой.

— Уважить! Уважить! — кричит, смеясь, зал. — Все равно не изберем.

А Рябинин морщится, он хочет понять: в чем тут дело? Он предоставляет слово Бондареву, кандидату ячейки.

— Я, товарищи, — смущенно говорит Бондарев, — тоже прошу меня вывести из списка. Нет уж, выведите! — раздраженно кричит он и садится на место.

«Саботаж! — соображает Рябинин. — Ну, ерунда!»

— Итак, — произносит он вслух, — итак, голосуем, товарищи!

— Нет, позвольте! — раздаются голоса. — Дайте всем высказаться.

Подымается Канторович:

— Заявляю себе отвод. Занят!

Подымается Алферова:

— Прошу меня вывести из списка. Не хочу, не хочу!

Подымается Воробейчик.

— Что же я? — говорит он развязно. — Что же, я останусь один, когда в списке только малыши теперь? Все товарищи из старших групп отказались. С кем работать? Благодарю покорно!

— Какие малыши остались? Чего плетете? — кричит Рябинин. — Вот Кораблев на седьмой группы.

— Связался черт с младенцами! — выкрикивает кто-то.

Подымается смех. Кораблев ерзает на скамейке. Его сосед Канторович говорит Колтунову:

— Нашему кораблику большое плавание.

Вспыхнув, подымается Кораблев.

— Я тоже... того... — глухо говорит он. — Прошу меня... того... — Он показывает рукой — чик! — как вычеркивают, и садится.

Неловкая тишина замирает над залом.

— Что же это? — растерянно бормочет Зинаида Николаевна. — Что же это?

Алеша забыл о Тасе, о соседях. Лицо его злобно перекосилось. Зубы стиснуты до боли.

— Что это? — хрипит он в ответ. — Это контрреволюция.