Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 1 том

— Голосовать! Голосовать! — дружно раздалось из другого конца, и Рябинин впервые с любопытством посмотрел туда: там мелькнули бекешка Ковалева и рыжий вихорок Воробейчика.

«A-а! Вот они где!»

Он чувствовал: это начинает увлекать его.

«Впрочем, вот проголосуем Ковалева — и игре конец».

— Кто за товарища Ковалева? — подчеркнуто бесстрастно, председательски произнес он. — Ну?

Движение. Там и сям поднялись руки.

— Мало! Мало! — закричали в вале.

— Надо считать! Считать!

— Да что считать! Мало!

— Считать! Считать!

Опытным взглядом увидел Рябинин — расползалась кучка, за которой он наблюдал, одна бекешка с сизыми смушками осталась.

«Чего же они хотят?» — недоуменно подумал он.

Со всех концов зала неслось:

— Считать! Считать!

— Неверные выборы!

— Что ты нам очки втираешь!

— Счита-ать! Счита-ать!

— Будем считать! — закричал Рябинин. — Ты и ты, — ткнул он пальцами в первый ряд, — считайте!

Счётчики встали, но шум не утих.

— Не верим этим счетчикам.

— Других дава-ай!

— Что в самом деле!

Шум опять рванулся над залом, и Рябинин уже утратил власть над ним.

И тогда ему стала ясна тактика бекешки с сизыми смушками: «На срыв дело ведет! На срыв! Ну, ладно же!»

— Ти-ише! — закричал он что есть силы и стукнул кулаком по столу. — Ти-ише!

Но голос его упал в море, шумящее в зале, и утонул. Рябинин был бессилен. Он побледнел, ноздри его раздулись, как у кавалерийской лошади, чующей бой: кулаки сжались.

Рябинин решил переждать: выкричатся.

Шум стал ослабевать. Рябинин успокоился: выкричались. И тогда что-то новое заметил он в зале: зал двинулся влево. Да, влево! Еще, еще влево! Только теперь Рябинин сообразил: двинулся зал к дверям. Широко распахнулись двери, и зал полз к выходу.

— Товарищи! — закричал тогда Рябинин изо всех сил, но его даже передние не услышали.

Около выходных дверей уже бурлил водоворот. Правая часть зала обмелела, собрание было сорвано. Враг, которому было шестнадцать лет, оказался сильнее боевого конника Рябинина.

Рябинин бросил на стол бесполезный звонок, и тот покатился по красной скатерти, жалобно позвякивая. Какая тишина наступила в зале! Тишина провала.

Рябинин натянул шинель и стал торопливо застегивать крючки. Он нервничал, крючки дрожали в его руках, не приходились к петелькам, костыли выскальзывали.

«Вот они как! — думал он. — A-а!.. Ишь ты!»

Ему почему-то казалось, что за всем этим прячется взрослый враг, настоящий враг. Может быть, прав Кружан: школьный фронт? А?

«Что же! — криво усмехнулся он, застегнув наконец шинель на все крючки. — Что же! Давай, давай! Кто кого?»

Сконфуженная, собралась на сцене ячейка. Рябинин окинул ее взглядом: горсточка — шесть человек.

— Что же это? — невольно спросил он. — Что же это так мало в ячейке народа?

— Да ведь не всякого возьмешь, — пробурчал Лукьянов. — Нужно вполне сознательных.

Детвора обступила Рябинина. Маленькая их кучка затерялась в большом и гулком актовом зале.

— Побили нас, а? — произнес Рябинин и посмотрел на молчаливых ребят. — Побили. Ну-ну! Эх, ребята!

Ему захотелось вдруг ласково обнять их за плечи. С детства он привык: тот, кто дерется рядом, — друг. Друзья познаются в драке. Враги тоже. Битые крепче бьют.

Принюхиваясь, он чуял за спиной Никиты Ковалева умного врага. Кто? Какие цели? Никита Ковалев сам не дурак. Чего он хочет? Какие цели?

— Почему Гайдаша нет здесь? — вдруг спросил он у Лукьянова.

— Да ведь он не в ячейке.

Рябинин охватил взглядом всю ячейку, покачал головой и сказал:

— Вот что, мальчики. Видали организованность? Как сорвал Ковалев собрание, видали? То-то! Пошел с козырей. Ну и мы пойдем с козырей. Завтра я представлю вам план атаки. Точка! Пошли по домам.

— Рябинин, — сказала Юлька, — один вопрос. Я была в горкоме. На пасху комсомольцы выходят на улицу. Горком говорит: «Надо вывести ячейку и школу». Как ты думаешь?

— Ага! Пасха?! — задумчиво переспросил Рябинин. — Пускай пасха! Начнем атаку с пасхи... Возьмемся за школу всерьез.

На другой день он пришел в горком комсомола и сказал Кружану:

— Ну, товарищ Кружан, заслушай-ка сводку со школьного фронта.

Я никогда не был беспартийным. Мне было двенадцать лет, когда я впервые пришел в комсомольский клуб записываться в детскую коммунистическую группу. Мне было четырнадцать лет, когда комсомольский военорг впервые послал меня в чоновский караул к вещевому складу. Мне было восемнадцать лет, когда собрание ячейки приняло меня в кандидаты партии. Я не успел быть беспартийным.