Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 1 том

— Зачем? — пожимал плечами Колтунов. — Я еду.

— Едешь? А, да! Это хорошо. Едешь? Да. Хорошо это. Здесь бывают часы, когда мало покупателей, я могу читать тогда. Вот у меня «могучая кучка», — он нежно погладил рукою стопку книг. — А когда я читаю, кто равен мне в этом мире? Бакалея! Ха! Я даже могу писать здесь. У меня есть кое-какие мыслишки, но это потом, как-нибудь. Мы поговорим еще. Да, ты едешь... Куда собственно?

— В д-д-деревню...

— В деревню? Что?

— Я 6-буду учителем. Это надо сейчас. Ш-шкрабом...

— Шкрабом?.. Школьным работником, значит?.. Это нехорошее слово: шкраб. У этого слова клешни... Говорят, они голодают, деревенские шкрабы? А?

— Наверно... Н-но это неважно...

— Ну да! Конечно. Впрочем, ты все равно сбежишь оттуда через месяц... Там не топят школы зимой. Что ж, ты не мог остаться здесь? Я тебя устрою.

— Спасибо... Я хочу в деревню. Я жил в ней все детство. Мой отец там умер. Он был земский врач.

— Да? Ну, прощай... На выпускном вечере будешь? Я провожу тебя до дверей. Не зацепись за этот бочонок. Масло. Какая погода хорошая!

— Июнь...

— Да... Что я еще хотел сказать тебе? Да... Вот что. А может быть — ты думал над этим? — может быть, мы и в самом деле, — я, еще другие, — может быть, мы опоздали родиться? А? Вот что я тебе хотел сказать.

Колтунов рассеянно посмотрел на Канторовича и ответил, протирая очки:

— Н-не думаю...

Пух с тополей летит по городу.

Утром за чаем мать робко спросила Руву:

— Ну, Рува, ну, что же это будет, ну?

Воробейчик сердито отодвинул чашку с голубыми китайцами и встал.

— Я знаю? — пожал он плечами.

Разговор этот был ему неприятен. Он начал искать кепку.

— Ты перешел в седьмую группу, Рува... — говорила мать умоляюще, — Ты уже большой, ты уже не маленький. Что же будет? Пойди к отцу или брату Соломону, надо же. Или, хочешь, я тебя в фотографию устрою? Это хорошее, выгодное дело. Сейчас все хотят иметь портреты.

— Мама!

— Или нет? Ну, хорошо, реши сам. Но когда же?

Воробейчик нашел кепку: она валялась за сундуком.

— Фотография! — мрачно усмехнулся он. — Ах, мама, если бы вы знали, что у меня на душе!

Он открыл дверь. Пух метался над городом. Одна пушинка села на Рувкину кепку, другая, покрутившись по комнате, обессиленно упала на пыльный пол.

— Здесь не вырастет тополь, — покачал головой Рувка, — никогда! — Он растер пушинку ногою и вышел на улицу.

Мороженщик стоит на перекрестке. Баба над корзиной семечек — как наседка. Мальчик с коробочкой липких ирисок. В деревянной будке продают черный квас. Как изобильна жизнь!

— Есть вафли с именем вашей невесты, молодой человек, — небрежно говорил Рувке мороженщик. — Прикажете наложить?

Рувка растерянно смотрит на косую бороду мороженщика.

— Вы были бутафором в театре, — говорит Рувка, — я вас знаю. Вы брали у нас подсвечники, шандалы для пьесы «Миреле Эфрос».

— Какие теперь театры!

— Вы взялись за мороженое? Почему?

— Жара...

У Воробейчика нет невесты. У мороженщика нет вафли с именем «Рува».

— Это очень редкое имя, — извиняется мороженщик. — Я положу вам вафлю с именем вашего лучшего друга.

Воробейчик разводит руками...

— У меня нет друзей...

Сонный мальчик с ирисами прислонился к забору. Жара такая, что ирисы вот-вот потекут грязной и тощей струйкой.

— Теперь нет таких великих артистов, — зевает мороженщик. — Вам еще одну порцию? Или вот Мамонт Дальский...

— Вы работали с ним?

— Молодой человек! Я единственный из бутафоров, которого Мамонт Дальский не бил!

Какая скука! Рувка съедает третью порцию и не знает, что ему делать дальше.

— А, Юлий Цезарь из Конотопа! — раздается сзади. — Вот кого мне привелось увидеть на прощанье.

Рувка вздрагивает. Никита Ковалев, размахивая чемоданом, подходит к нему.

— Ну, здравствуй! — весело говорит Никита, а Воробейчик бледнеет. — Не бойся!

Ковалев ставит чемодан наземь, поднимается пыль.

— Угощаешь?

— Да, да, разумеется — Пожалуйста... Дайте порцию...

— Позвольте узнать имя вашей невесты? — осведомляется мороженщик и энергично полощет вафельницу в мутной воде.

— «Удача» — имя моей невесты, — отвечает твердо Никита, а Воробейчик гадает: не пора ли удрать? — Я давно не видал тебя, Рува. Ты проворнее зайца. Почему тебя нигде не видно?

— Зачеты... Некогда... — бормочет Рува.

— Ах, да! Ты ведь не исключен из школы. Это странно, что тебя не исключили вместе со мной. Ты не находишь?

— Нет. Почему же?..

— А Хрума выслали. Забавный был человек, между прочим. Любил огурцы к чаю.