Исаак Гольдберг - Тысяча и одна ночь

В спящем двухэтажном доме с подвалом, с решетками на наполовину ушедших в землю окнах тревожный покой вещей мягко и неслышно пятнает серый в серой полумгле кот.

Он сидит, прижавшись за шкафом, в углу. Из своего угла он видит фосфорисцирующим и то золотыми, то огненно-зелеными глазами весь тесный ряд шкафов, полок, бумаг на них.

Он неслышно поводит кончиком хвоста, весь застывший, весь недвижимый, как вкрапленное в рыхлую полумглу мягкое изваяние.

Впитывая в себя все шорохи, все обломки, осколки звуков, намеки на звуки, он чувствует, как из-под шкафов осторожно выкатываются крысы и озабоченно ищут хода внутрь застекленных клеток, к пахнущей легкой плесенью и пылью лет бумаг. И когда, забыв осторожность, поверив обманчивой мягкости и безопасности тишины, крысы по-одиночке начинают карабкаться по стенам шкафа, мягкие формы серого в серой полумгле кота каменеют, наливаются упругостью и силой, и он сильным броском вылетает из своего убежища. Когтистыми лапами загребает он тогда свою жертву и, сладострастно и жестоко мяукая, всаживает в ее хребет острые белые зубы...

Ночь шелестит слабыми шорохами и шопотами. На шкафах надписи, толстые связки дел перехвачены видными сквозь стекла голубоватыми полосками; на полосках тоже надписи. Черно и равнодушно темнеет:

«Губернское жандармское управление...».

«Охранное отделение»...

Бесстрастно выглядывают цифры:

1903.

1904.

1905.

1906...

В крайнем шкафу, на средней полке пачка бумаг обвита полоской, на которой холодное:

1911.

Эту пачку сдвигали с места: на краешке полки перед нею нет ни пылинки. Эту пачку усердно рассматривали. Каждый лист, заключенный в ней, трудолюбиво читали, перечитывали; каждое имя, встречающееся на этих листах, запоминали, разгадывали, выясняли. Вот с этих страниц выползли подробности, позже рассказанные в зале суда пред бледневшим и замиравшим от обреченности человеком. С этих страниц сошло и вкрапилось в дело о провокаторе Синявском новое слово: кличка «Семинарист». С этих листов выскочило число 25 — цена предательства Синявского. Ежемесячное вознаграждение за работу, оцененное в двадцать пять рублей...

Но осталось еще неразгаданным часто мелькавшее и на листах этой пачки дел, и на страницах других, собранных под датами «1905», «1906» и позже — ласковое и странное прозвище:

«Волшебник».

Глухое недоумение, тупое молчание встречали спрашивавшие:

— Кто же этот трудолюбивый, ловкий и ценный для охранки, для жандармов сотрудник под кличкой «Волшебник».

И папка с четкой надписью на обложке «1911», уложенная аккуратно обратно на место — на среднюю полку в крайнем шкафу, бесшумно и неподвижно хранила неразгаданное имя...

Серый кот снова на своем месте — в углу, за шкафом. Он неслышно поводит кончиком хвоста. Он изредка закрывает свои видящие в полумгле глаза и сторожко дремлет.

Но он не спит. Он всегда, каждое мгновенье готов налиться силой, упруго приготовиться к верному и быстрому скачку.

Он в синей ясности ночи бодр и деятелен...

Человек идет по коридорам трехэтажного дома. Он останавливается перед нужной ему дверью; входит.

Человек проходит к столу, за которым сидит тот, к кому он пришел. Он здоровается, садится в посетительское кресло, раскладывает на коленях портфель, роется в нем.

Вынимая из портфеля пачку бумаг, человек невесело усмехается и говорит:

— Вот тут, по моей оплошности, осталось у нас незаконченное дельце одно... О двух вагонах дичи... Собственно говоря, все с обеих сторон — и с нашей и со стороны вашего оперативного отдела — закончено, только некоторые формальности... Так вот...

Сидящий за столом — весь внимание и деловитость — берет у пришедшего бумаги, просматривает их, кивает головой.

Пришедший закрывает портфель, встает...

— Вы оставьте, — говорит сидящий за столом, — оставьте у меня бумажки. Будет все сделано...

— Ладно! — говорит человек, слегка наклоняет голову и прощается.

Уходя из кабинета, он оглядывает его, у двери приостанавливается и беспричинно вздыхает.

Затем человек выходит в коридор и по коридору идет бодро, крепко отстукивая каблуками. И уже больше не оглядывается и больше не вздыхает...