Юрий Федоров - За волной - край света

— Ладно, — сказал, — ладно.

Пополнил благолепно лампаду маслицем у иконки и в третий раз сказал:

— Ладно, — но уже с иным оттенком в голосе. Вроде потверже и определеннее.

В России, как известно, деньги и камни дробят, а ежели учесть к тому же, что чиновники российские даже и не из гранита ваяны, то ничего удивительного не случилось, когда судейский в нарушение караула объявился в Охотске много раньше, чем его ожидали, и прямо на подворье Ивана Андреевича.

Иван Андреевич мужичина не из слабых, но и то смутился, однако, тут же оправившись, сказал:

— Садись, коли явился.

У Лебедева, как к петле приговоренные, стояли у стены два молодца: Каюмов да Степан Зайков. И оба, видать, битые. Лица помяты.

— Вот, голуби, — показал на них Иван Андреевич, — в прошлом годе послал я их на Алеуты… — Иван Андреевич покивал крючку: — Пойди в порт, там два коча стоят, а богатства в них ровно на то и хватит, чтобы две веревки свить да вот этих повесить. Благо подпол у меня богатый, рыли с запасом, где спрятать — место найдется.

Крючок на молодцев посмотрел без всякого интереса. Чтобы двух этих порешить, его бы в Охотск не призвали. Здесь свои мастера были. Лицом заскучал и, что там бормотали, ломаясь у стены, Каюмов и Зайков, даже и на слух не брал. Иван Андреевич это приметил, сказал мужику, осторожно топтавшемуся у дверей:

— Столкни в подпол. Потом, коли понадобится, призовем. — Повернулся к крючку всем телом: — Что скажешь?

— Да ты, Иван Андреевич, — начал крючок, — небось сам все знаешь.

— Знать–то я знаю, — горячо дыша после разговора со своими орлами, сказал Лебедев, — но ты ответствуй, коли спрашиваю.

Крючок смиренно, по–монашески сложив руки на тощем животе, пальчиками слабыми покрутил:

— Меха шелиховские, что в Бухару братья Мичурины везли, сибирка сожрала.

— Знаю, — выдохнул Иван Андреевич, — сие перст божий.

— Не упоминай бога в суе, — предупредил постно крючок.

— Ладно, — прервал Лебедев, махнув рукой, — бог… бог…

— Шелихова между тем болезнь свалила, — продолжал крючок.

— Это ново, — потянулся к гостю Ласточкин, — ну?

— Болен шибко.

— Заболеешь, — откинулся на лавке купец, — понятно. Мехов–то было небось…

И не договорил. Крючок взглядом подрезал:

— Все, что в лабазах компании было, то и сгорело.

— Так, — крякнул Иван Андреевич, — так… Не ошибся я. Сей миг самое время, скажу тебе, шелиховскую компанию в лоб топором ломануть.

Крючок вертел пальчиками.

— Они–то нас, — продолжил Иван Андреевич, помаргивая злыми глазами, — с Алеут столкнули. Прибытка я, — пальцем ткнул в крючка, — шиш получил. Потратился — да, а получил что? Два коча с вонючими кожами Степана Зайкова. Все! Нет, хватит баловать. Рубануть время приспело! Купец пущай во все времена купцом и остается, а то на — земли для державы воевать! Нет. Рубануть под корень, чтобы и духу не было.

Крючок молчал.

— Что молчишь? — подступил к нему Иван Андреевич. Повис над головой глыбой.

И судейский хотя и глаз не поднял, но по широко расставленным ногам, по тяжелому дыханию, по висевшими перед лицом жестким кулакам враз представил Ласточкина с топором в руках, и в груди у крючка захолодело.

— Постой, постой, — выговорил он плохо слушающимися губами и слабой рукой отстранил хозяина, — постой, думать надо.

Но еще Иван Андреевич и дыхания не унял, судейский будто невзначай сказал:

— В Иркутске шерстобойки закрыли, шерсть попалили. И все, что в кожевенных мастерских шкур было выделанных, и в деле, и в чанах да бочках, попалили тож. Купечество шумело, но начальство распорядилось строго.

— Что нам с того, — недовольно ответил Иван Андреевич, — глаголь, что в строку. Попусту не к чему язык трепать.

Но крючок, словно не слыша, повторил:

— Попалили, попалили… Шибко горело. — Вскинул глаза на купца. — Шибко, говорю, горело… Понимаешь? Горело… — И, словно вколачивая это слово в голову купцу, повторил: — Горело, горело…

И купец, вдруг уразумев, что хотел подсказать тем судейский, даже назад отпрянул:

— Но–но… Окстись, — сказал, — ишь ты…

Страшно, знать, и Ивану Андреевичу стало.

В Охотске был объявлен карантин. У причалов билось на волне с пяток судов, прибывших еще до карантина, но иные, пришедшие в порт позже, как повесили на высокой мачте желтые карантинные шары, стояли на банках далеко в море. Из тех, что колотились у причала, — два суденышка были лебедевские, с рухлядью, добытой незадачливым Степаном Зайковым. Так, нерпа, сивуч — ни единой стоящей шкуры. Прочие суда и вовсе стояли пустой посудой.