Константин Лебедев - Дни испытаний

— И первым оказался я? — спросил Борис, и ему стало досадно.

— Да. Но обычно у нас никого не бывает.

— А если бы первым оказался дядя Гриша? Вы бы и его поцеловали?

— Вероятно.

— Так… — Он нахмурился и умолк.

— Вы обиделись? — спросила Тамара, беря его за руку.

— Нет, отчего же, — деланно усмехнулся он. — Меня давно не целовали девушки, и мне должно это быть приятным. Хоть поцелуй и не совсем обычный, сделанный, так сказать, на пари, но все же он остается поцелуем. Благодарю вас.

— Вы опять шутите.

— Разве шучу я? — едко сказал Борис. — По–моему, как раз наоборот. Вы шутите, а я очень серьезен. Только для чего вы шутите?.. Между прочим, вы можете продолжать вашу шутку. Дядя Гриша, верно, еще не ушел далеко. Догоните, но не забудьте захватить табуретку. Иначе вам не достать до его губ.

— Вы злой, — прошептала Тамара. В больших темных глазах ее стояли слезы. — Конечно, это ребячество, это недопустимо с моей стороны. Но… но… — не зная, что сказать, она отвернулась: — Как хотите…

Он уже жалел, что наговорил ей резкостей. Ему захотелось как–нибудь исправить сказанное, но он не знал, с чего начать. Он подумал, что, может быть, лучше встать и уйти. Он уже готов был сделать так, но почему–то все сидел и сидел, ожидая, когда она успокоится.

Тамара молча вернулась на свое место и села, сжимая в руке белый, обшитый кружевами платочек.

— Не будем говорить на эту тему, — попросила она. — Как обстоят дела с вашей комиссией? Кажется, она была назначена на сегодня?

— Да.

— И что же?

— Негоден к службе с исключением с учета. Переосвидетельствование через двенадцать месяцев. Вот бумажка… — Он протянул решение комиссии. — Завтра, вероятно, будут готовы остальные документы, а через день или два нужно будет ехать.

— Куда? — спросила Тамара, развертывая сложенную бумагу.

— Куда? Мало ли, куда. Россия велика, можно ехать куда угодно. А окончательно не решил еще. Вероятно, пока поеду к матери. А там… там видно будет. Мать обрадуется. Хоть и подштопанный сын, хоть и не совсем целый, а все–таки ее, кровный… Да, вот и все, — продолжал он после паузы. — Подлечили меня, научили ходить заново, правда, с палочкой, и надо ехать. А куда ехать и как жить, это нужно придумывать самому. Снова придумывать…

Борис заметил, что Тамара нервничает. Чтение, в которое она погрузилась, было лишь предлогом скрыть волнение. Она прочитала решение комиссии несколько раз и возвратила лист.

— Вы недовольны? — спросила она, протягивая бумагу.

— Еще бы я был доволен! Но я знал, что так будет. Ветров предупредил меня раньше. Если бы подождать, пока он уедет, и проходить комиссию без него, то, по–моему, решение было бы лучшее. Я бы уговорил их как–нибудь. Они меня щупали, вертели, приседать заставляли. Потом смотрели рентгенопленку. Ветров, правда, молчал, но мне кажется, это — его рук дело. Там старичок был хороший, Воронов, если не ошибаюсь, из терапевтического отделения. Пока я стоял за перегородкой, мне было слышно, как он сказал: «Может быть, сделаем человеку хорошее дело? Дадим только ограничение второй степени?» Хирурги же напустились на него: «Как, — говорят, — это можно! Его из части сейчас же пришлют обратно». Ну и решили: «Не годен». Вот и пришел я к вам, вроде как бы попрощаться. А вы встретили меня вот этой… шуткой. — Тамара умоляюще взглянула на него, словно прося остановиться. — Нет, нет, — возразил он — это не должно остаться невысказанным. Я обиделся и в свою очередь оскорбил вас. А ведь вы не догадываетесь, почему я обиделся… Погодите, не прерывайте меня… Конечно, не догадываетесь. И я сам даже только сейчас понял, отчего. Знаете, мне кажется, что я… — он запнулся, — что я… Ну, в общем, это до смешного просто. Кажется, вы нравитесь мне, Тамара.

Щеки Тамары покрылись румянцем.

— Вы не получили еще письма от вашего друга? — спросила она неожиданно, оставляя без ответа его последнюю фразу. — От того, которому вы послали свои ноты?

— Нет, не получил, — Борис быстро взглянул на нее. — Но вы не ответили мне.

— Что я должна ответить вам?

— Что?.. Ну, хотя бы скажите, очень ли неприятно вам было мое… признание?

На лице Тамары появилась теплая улыбка с так хорошо знакомым Борису оттенком извинения. Темные брови чуть–чуть приподнялись, и она внятно произнесла:

— Есть вещи, Борис Николаевич, о которых не говорят, но догадываются. Но как бы то ни было, вы знаете, что я не могу сейчас относиться к вам иначе, как к хорошему доброму другу. Относитесь же и вы ко мне так. Пусть останется между нами все попрежнему. Это будет лучше всего.