Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо

цвета и совсем уж невидимые излучения мира, в который окунулся с головой и все ухожу, ухожу в его увлекательные глубины.

…Слышен робкий волнующий смех Кати Самедовой. Она тоже часть тех увлекательных глубин.

Мы опять в лагере. Здесь, конечно, жизнь как в столице: радио, телеграф, курсируют автобусы, есть кино, вопит магнитофон… В столовой чистые скатерти. Мы опять в лагере, но только чтобы как следует отдохнуть перед походом через перевал. Это зачетный поход. Это уже серьезное, но в общем нетрудное дело.

Ну ладно. Это завтра. А сегодня хорошенечко чистим обувь, смазываем ее, пробуем на ощупь каждый триконь — не шатается ли он, как ослабевший в челюсти зуб. Кто–то получает бивачное снаряжение, кому–то поручено проверить исправность примуса… Со всеми этими хлопотами успешно справляется Вася Тутошкин — он дельный староста. Причем он успевает еще и позагорать, пока его личная обувь сохнет и вялится на веревке.

Зачем–то заглядывает к нам Муся Топорик — она теперь не альпинистка, ее перевели в отделение туристов. Туда всех переводят, кто попал в альплагерь по случайности и не имеет желания идти грудью в атаку на горы. И тех еще, кто не прошел медкомиссии или не сдал обязательных физнормативов. Туристов гоняют в экскурсии по окрестностям. Тут есть что посмотреть. А если еще наловить форелей в каком–нибудь глухом проточном озере, то жизнь будет полной через край. Форель, как известно, еда избранных.

Но Муся недовольна, что подкачала. Ей туризм ни к чему. Ей подавай скальные стенки. Увы, увы… для скальных стенок она излишне полновата.

Я вас во сне видел, Муся, — щуря глаза, говорит ей Тутошкин. — И надо же такой ерунде присниться!

Муся, мне кажется, хочет обозвать Тутошкина дураком, но не решается осложнять события. Она пришла поискать у нас сочувствия.

— Какие с вами девчонки дохлые пойдут на перевал, а меня перевели в туристы, — вздыхает она.

Ухо, горло, нос, оторвавшись от штопки казенных штормовых брюк, резонно замечает:

— Это потому, что у тебя противовес большой. Вон какая толстая. Кто тебя вытащить сможет, если куда–нибудь сверзишься?

Муся молчит.

У нее длинные косы. Прямо Василиса Прекрасная — еще бы кокошник этой Муське на голову!

Не дождавшись от нас сочувствия, она уходит.

Я смотрю ей вслед.

У нее медленная походка.

Ее флегма раздражает.

Я смотрю на ленивую, извилисто–спокойную, толстую', сытую ее косу и думаю, сколько нужно времени, чтобы следить за этаким добром. Я представляю, как она моет голову, и горы мыльной пены вокруг, и чувственное расчесывание влажных прядей перед зеркалом, неторопливое, обстоятельное… И начинаю злиться. Кому нужна эта краса времен Ивана Калиты? Ритм времени и его требования диктуют нынче простой и удобный покрой одежды. Простые и удобные прически. Девушку с косами сейчас даже на работу не везде возьмут. Разве для съемок в кино, если у нее окажется талант.

Нет, мне не жалко Мусю Топорик.

И я начинаю думать о Кате. Вообще–то думать о ней я почти не перестаю. Но день так уплотнен, что из–за мелкой беготни я не имею возможности сходить к девушкам поболтать, а за обедом многого не скажешь.

Но вот опять утро — и мы уже в пути. Мы очень рано вышли, еще затемно. Дорога длинна и трудна, а днем начнет припекать.

Мы основательно завьючены — кроме того, что должно нести из бивачного и прочего снаряжения, у каждого из нас есть личное барахлишко. Без него тоже не обойдешься, без какого–нибудь запасного свитера.

Светает, и на снежнике явственно видны следы медведя: пропер тут мишка напролом, но не без ума, — чувствуется, что альпинист он божьей милостью.

Почти не разговариваем: трудно.

И вдруг кто–то впереди — по–моему, Володя Гришечкин — очень проникновенно заявляет:

— Братцы! Братцы, я скоро откину сандалии. Я больше не могу.

В ответ — ни слова. Мы ему верим. Ему с непривычки ой как достается! Но он здоров — кровь с молоком. К тому же освобожден от излишнего электричества. Подъем осилит за милую душу.

Володя думает, что мы ему не верим, потому и молчим, не бросаемся на помощь. Ом заводит свою пластинку опять. Но вот его уже не слышно — втягивается, вероятней всего, потому что по сторонам маршрута нигде не видно «откинутых сандалий».

На мой взгляд, задешево он собирался их откинуть. То ли еще будет — если не сегодня, то чуть попозже! Этот перевальный поход — он, в сущности, вроде разминки: чуть посложнее (все–таки с грузом) панорамного восхождения.