Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо

— Поразительно, шеф, до чего вы всегда правы! — воскликнул Станислав, поеживаясь и все еще потирая бок, ушибленный при падении. — Временами даже тошно становится от вашей правоты.

— Глотайте аэрон, — привычно посоветовал Юрий Викентьевич. — Иногда помогает.

Витька чувствовал, что влюбляется в Юрия Викентьевича; правда, иногда он его отталкивал монотонностью поведения, но все чаще привлекал. Тогда как все чаще Станислав вызывал у него обиду, а то и озлобление. Ну почему он никогда не принимает всерьез Витькиных слов или замечаний, смотрит на него, как на мальчишку, которым можно только помыкать, смотрит и впрямь как на неодушевленный «масштаб»! Но Витька уже вырос из масштаба, уготованного ему Станиславом! Ничего удивительного — у Витьки такая пора: он растет… Его сейчас не втиснешь в какие–то рамки.

Витька начинал понимать, что в часто прорывающемся раздражении Станислава, в его наскоках на всех и вся, кто его окружает, виновата, вероятно, и так называемая конъюнктура — совокупность. на сей раз неутешительных обстоятельств, не позволяющих питать чересчур радужных надежд относительно ближайшего будущего.

Но если трезво рассудить, кому охота сидеть здесь сложа руки и уповать на погоду? Юрию Викентьевичу время так же дорого, как и Станиславу, однако он не дает воли своим эмоциям, попусту не пылит.

— Миша, — повернулся Юрий Викентьевич к стоявшему поодаль Егорчику: тот был настолько безучастен, что даже не жевал смолу. — Этот ваш карабин с мушкой, которую вы сделали из спички, он…

— Из гвоздика, — простуженно отозвался Егорчик.

— Тем лучше. Но он достаточно пристрелян?

— Стрелял по птичкам. Не попал ни разу.

— Гм… — Шеф почесал кончик длинного носа. — Но ведь сивуч — мишень покрупнее?

— В сивуча, в него можно прямой наводкой, — вставил Станислав. — К нему подойти — и пинай его как хошь…

Он говорил небрежно, почему–то не проявляя обычной нетерпимости, когда дело касалось убийства животного. Не то чтобы он был вегетарианец, но любил потолковать о хорошем отношении к зверью. Сейчас же он просто–напросто отощал. Какая уж тут нетерпимость!

— Ну что же, Миша, нужно убить сивуча, — грустно сказал шеф. — Э, нам очень нужна печенка! Она, вероятно, содержит какой–нибудь особо полезный витамин. И вообще… Ну, так вы возьметесь?

Егорчик качнул головой в знак согласия.

Почти все сивучи плавали в воде, и только на отдаленном мысу лежала парочка, которой не коснулись возбуждение и суматоха на лежбище.

— Похоже, что спят, — сказал Станислав, наблюдая за Егорчиком. — Нужно сказать ему, чтобы он больше лежа старался… а то и тех спугнет.

— Я пойду скажу, — встрепенулся Витька. — Посмотрю заодно, как он там будет управляться.

— Возьми нож. — У Станислава немного потеплел голос; вероятно, он уже смирился с потерей «Практисикса». — Помните, что всего мяса мы все равно не утащим, берите самое вкусное; сердце и печенку.

Однако Витька вскоре убедился, что лежа к сивучам не проберешься; везде в выемках рыжела сивучья моча, смешанная с водой. Но ее становилось тем меньше, чем ближе он подходил к Егорчику: тут уже все очищал прилив.

Кстати, он должен был начаться с минуты на минуту.

— Давай теперь лежа, — сказал Витька. — А то заметят — уйдут.

— Хочешь выстрелить? — неожиданно остановился Егорчик.

— А ты?

— Мне все равно.

— Нет. Я только окуней да ершей на удочку ловил. А больше никого в жизни не убил.

— Утонченная натура, значит, — без осуждения заметил Егорчик. — Не переносишь убийства. Пацифист. Сноб.

Витька от изумления даже рот раскрыл: кто бы мог подумать, что Егорчик знает столько мудреных слов?! Это онто, обычно молчаливый и невыразительный, как глубоководная рыба!

— Стрелять–то ты хоть умеешь?

— Давай сюда карабин, — сердито сказал Витька. — Ну? Умею или не умею, это мы сейчас посмотрим.

Ободрав бока и до костей промокнув в горько–соленых лужах, Витька подкрался к ближнему сивучу. Зверь лежал так близко, что по совету Станислава вернее было бы стрелять в него прямой наводкой, пренебрегая прицельным устройством и тем более мушкой из гвоздя.

Какую–то минуту или даже две Витька любовался сивучом — тот лежал, этак мило–небрежно поджав под себя ласты и беспомощно обнажив розовую мягкость десен: нижняя губа под собственной тяжестью обвисла.

Внезапно сивуч проснулся, высоко задрал голову и лениво почесал ее задним ластом. Глаза у него были сладостно зажмурены. Его силуэт четко обрисовался на шлифованной черни моря. Удачный момент для выстрела!