Геннадий Гор - Корова

Его овцы — овечки в полном смысле этого слова, бараны — овечки, коровы — овечки, быки — овечки, даже собаки, как овечки, имеют кроткий нрав и кусают очень редко. Никогда не кусают.

Здесь дух решительно преобладает над материей. И материя, опровергая науку и человеческий разум, превращается в дух. В каждой травке — душа, в каждой палочке — душа, даже навоз не похож на навоз, а напоминает душу. Это пейзаж Нестерова. И люди — люди Нестерова. Но больше всего мистики в огороде. Капуста в форме отрубленной головы Иоанна Крестителя. И везде — кресты, кресты… Морковь в виде креста, лук в виде креста, даже репа похожа на круглый крест, хотя круглых крестов и не бывает. Что это — огород или кладбище? Но ведь кладбище есть лучший огород, где мертвецы — удобрение, а кресты — удобные палки для пугал. Здесь овощи похожи на кресты, следовательно, напоминают своего хозяина. Везде видна душа и тишина, точно все ожидали, что вот–вот спустится ангел.

Но спускается не ангел, а жена. Попадья спускается с полатей, как бог или как бочка. И вот дух побежден и снова торжествует материя. Попадья — это громадный зад и две чудовищные груди — ничего, кроме двух грудей и громадного зада. Но и зад умеет держать в руках и распоряжаться. Зад и характер — это проблема, которая еще ждет своего разрешения.

И овцы уже не овечки, а овцы, собаки кусают, как волки, даже ветер уже не ветерок, а ветер, и дождик не дождик, а дождь. Изменяется решительно всё. И вот пальма уже не пальма, а береза, смоковница не смоковница — ива, овощи не похожи уже на кресты, лук похож на лук, а репа напоминает репу. Меняются даже постройки, и вот дом и амбар сглаживают свои углы и круглеют. Вещи становятся короче. И круг преобладает над квадратом. Столы — круглы, стулья — круглы, ящики — круглы, даже вытянутые лица икон становятся круглее и добродушнее. И вот святые уже не святые, а купцы, Мария уже не Мария, а купчиха.

Готика, угловатый стиль средневековья, была побеждена округлым стилем буржуазии.

Буржуазия и круг — разве это не синонимы? Воображая буржуя, мы всегда его видим круглым.

И вот уже поп не тот. Уже не Иисус Христос. Не худ, а толст. А главное — кругл. Голова — кругла, живот — кругл, ноги — круглы, руки — круглы. И вместо длинных волос совсем нет волос. Теперь это уже не поп, а кулак. Ряса становится короче. Теперь это уже не ряса, а длинная кулацкая рубаха. И крест круглеет. Теперь это уже не крест, а замок. С замком на груди поп или кулак, и кулак и поп в одном лице, выходит во двор. И двор круглеет. Теперь в его дворе нет частностей. Двор и дом, сад и огород — едины. Никто не знает, где кончается сад и где начинается огород, где кончается дом и начинается дом. Где хозяин и где хозяйство. Хозяин и хозяйство слиты воедино. Они неотделимы и неделимы.

— Здесь все принадлежит мне, — говорит поп.

Здесь все принадлежит ему.

— Я поп, — говорит поп.

Он поп.

— И я хозяин, — говорит хозяин.

И он хозяин.

— А вот дворянин, — говорит дворянин.

Он дворянин.

— Я ловлю рыбу, — думает он.

Он ловит рыбку.

— Вот мой дом в лесу, на берегу реки, — думает он.

Вот его домик в лесочке, на берегу речки.

— Нет, это кусты, это листья, это трава, это солнце, это цветы, — говорит он.

Нет, это кустики, это листики, это травка, это солнышко, это цветочки.

— А я старик, — думает он.

А он старичок.

И вот старик и вот старичок встает и идет к себе в домик, к себе в дом, где сидит старуха, где сидит старушка, его мать.

— А я фрейлина, — думает старуха, думает старушка, его мать, — императрицы Марии Федоровны.

Она бывшая фрейлина бывшей императрицы бывшей Марии Федоровны.

— Я готова к исполнению своих обязанностей, — говорит фрейлина. И она готова. Она сидит. Она ждет. Уже столько лет сидит и ждет, когда императрица вернется. Она считает пальцы на своих руках. — Не вернется, вернется. — На ее руках десять пальцев. — Не вернется, вернется. — Она считает пальцы на своих ногах. — Не вернется, вернется. — На ее ногах десять пальцев. — Не вернется, вернется.

И чтобы не забыть французский язык, она повторяет французский язык! Она показывает пальцем на какую–нибудь вещь, на стол, на стул, на окно, на дверь. И спрашивает себя, как будет стол, как будет стул, как будет окно, как будет дверь. И сама себе отвечает, что стол будет стул, стул будет окно, а окно будет дверь.

— Нет, это не стол, а стул, это не стул, а стол, это не окно, а дверь, это не дверь, а окно, — поправляет ее сын.

— По–русски это, может быть, и стул, — возражает ему мать, — а по–французски это стол.