Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

Бабушка и внучка прошли в юрту. Старая присела к очагу, подбросила сухого кизяка, раздула огонь. Алтан-Цэцэг прошла на правую сторону, на хозяйскую половину. В юрте стоял острый и кислый запах кожи, проквашенного молока, кизяка и горького дыма.

Бабушка закурила трубку. Изредка поглядывая па внучку, она ни о чем пока не спрашивала: степняки не любят ни суетливых действий, ни поспешных вопросов. Молчала и внучка. Она сидела на низкой скамеечке, закрыв глаза. Ее по-прежнему знобило, сейчас, пожалуй, сильнее, чем ранним утром.

«На ней лица нет. В глазах нехороший блеск. Нарядный шелковый терлик-халат измят, заляпан грязью и нет пояса-ходака. Что-то случилось. Но что? Может, упала с коня? Непонятно», — размышляла Цэрэнлхам, попыхивая трубкой.

Забулькал, заклокотал котел на очаге. На маленький столик бабушка поставила вазу с конфетами и печеньем. В кружки налила густого, жирного, соленого чаю с молоком. Только теперь спросила:

— Что нового? Какие вести ты привезла из города?

— Добрые, бабушка. Вчера я получила диплом об окончании техникума.

— Кто ты теперь?

— Зоотехник, бабушка!

— Когда журавлята снимаются с гнезда и впервые становятся на крыло, то от радости поют-курлычут и по полдня танцуют, наслаждаясь счастьем. Люди тоже веселятся. А у тебя почему-то нет радости.

Алтан-Цэцэг наклонила голову, промолчала.

Из-под тяжелых век бабушка внимательно поглядела на Алтан-Цэцэг, на ее погасшие глаза, сказала:

— Ты так ждала этот день. А дождавшись, даже песню про русскую девушку забыла.

Алтан-Цэцэг вздрогнула. Напоминание о русской песне отдалось в ее сердце болью. Зажмурилась, на щеке почувствовала теплую слезу.

— Отец дома?

— В Матат-сомоне он, — смахнув слезу, не сразу ответила Алтан-Цэцэг, — агитирует аратов в артель объединяться, чтобы вместе работать и жить новой жизнью.

— Такой же, какой живут араты в России?

— Да, бабушка, как живут араты в России. В колхозах и совхозах.

Трубка у бабушки погасла. Она вытащила пальцами из очага каленый уголек, покатала его на жесткой ладони, прикурила.

— Еще какие новости?

— Мы получили квартиру в новом каменном доме. Окна большие и светлые. Солнце целый день гуляет по комнатам.

— Будете жить, как русские?

Алтан-Цэцэг устало вздохнула:

— Будем жить, как люди.

Бабушка пристально, изучающе поглядела в лицо Алтан-Цэцэг, покачала головой: «Совсем расхворалась девочка».

— Папа просит тебя, бабушка, переехать к нам. Зачем тебе жить одной в степи? У нас в новой квартире просторно, чисто и тепло. И места всем хватит — две комнаты.

И тут Алтан-Цэцэг поймала себя на мысли, что невольно сравнивает свою квартиру с юртой. Она, выросшая в юрте, сейчас будто впервые увидела ее.

Бабушкина юрта не хуже и не лучше других. Напротив двери, за очагом и низеньким столиком, стоит киот, окрашенный в красный цвет. На киоте — фигурки бурханов-богов, отлитые из бронзы, похожие на веселых человечков. Рядом с бурханами — жертвенные чашечки, заполненные маслом, молоком, зернами. (Богов ведь тоже надо кормить и поить — на святом духе долго не протянут). Слева от киота горкой — один на другом — лежат почерневшие от времени сундуки, туго перетянутые сыромятными ремнями. Над сундуками висят летние дэли [4] Дэли — шуба. (зимние — в сундуках). Еще левей — кровать. Левая часть юрты — гостевая половина, правая — хозяйская. Здесь тоже стоит кровать. У самой двери справа — шкаф с посудой. Вот и все. Ничего лишнего. Как и велось исстари многими поколениями кочевников.

Старшие поколения знали, как медленно текла река степной жизни. Рождались и умирали люди, а над их головами вечно бежали белые, похожие на белых барашков, облака. Караваны двугорбых верблюдов не спеша двигались в знойном мареве. Темнели, старились, худились юрты. В них скрипел, стучал и плакал в нудной и вечной тоске ветер. Все казалось извечным, незыблемым и привычным. Так было, наставляли каноны желтой религии, и так будет. Изменить образ жизни — то же, что не видавшему воды кинуться в далекое плавание.

Но ведь нашлись смелые и мудрые баторы, кинулись и повели за собой других. Однако и при новой жизни трудно отрешиться от старых привычек.

— Передай отцу, — твердо сказала Цэрэнлхам, — из юрты я никуда не поеду. Я родилась и умру в юрте. У вас, молодых, — другая жизнь. Вы не хотите, чтобы сизый кизячий дымок кудрявился над юртой, не хотите, чтобы черный котел был. Живите по-новому. Свет не сдержишь уздой — так говорили в старину знающие люди.