Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

— Гость из Советского Союза, друг нашей Алтан, — представляет меня Жамбал окружающим, и я оказываюсь под десятками любопытных глаз. Чувствую себя неловко.

Ко мне тянутся дружеские руки. Парторг Жамбал прокашливается и торжественно говорит:

— Мы, монголы, считаем, что у нас есть два солнца. Одно — то самое, которое восходит с востока и светит всем людям земли, а другое — то, что светит нам, монголам, с севера. Солнце это — Советский Союз, страна Ленина.

Жамбал смотрит на своих соотечественников, как бы спрашивая их, правильно ли он сказал, так ли выразил мысль.

— Да, так! — подтверждают улыбки и взгляды, в которых я читаю: «Каждый из нас мог бы сказать доброе слово о дружбе, но лучше старого парторга разве скажешь?»

Я жму руку Жамбала и благодарю его за добрые слова о моей великой Родине.

Вдруг замечаю идущую из поселка Алтан-Цэцэг. Одета она сегодня в легкий шелковый тэрлик, подпоясанный кушаком цвета небесной сини. На шее белый шарф. Пышные волосы уложены короной.

Национальный наряд сделал Алтан-Цэцэг похожей на ту Катюшу, которую я знал. Догадываюсь: Алтан-Цэцэг оделась сегодня так специально.

Лицо у Алтан усталое и бледное. Веки набрякли, в глазах — печальное раздумье. Видимо, ночь эта была для нее бессонной.

Алтан-Цэцэг берет меня за руку и отводит в сторону. Передает незапечатанный конверт. Тихо говорит:

— Адрес сына в Дархане: проспект Дружбы, номер… Впрочем, все адреса в конверте. И там же записка Максиму.

Объявляют посадку в самолет.

— Спасибо за все и до свидания, дорогой друг! — торопливо говорю я, глядя в ее глаза, подернутые печальной дымкой. Тихо, не сдержав вздоха, добавляю — да вот и кончилась наша поездка в юность.

Алтан-Цэцэг еще больше побледнела:

— Передайте сыну: жду его в гости.

— Передам.

— Кланяйтесь сержанту Ласточкину. Его я вспомнила: медаль «За отвагу» имел.

— Точно!

Алтан-Цэцэг еще что-то хочет сказать и не может: не слушаются губы.

— Граждане пассажиры, поторапливайтесь: посадка в самолет заканчивается.

Это объявление делается для меня. Быстро бегу к самолету, поднимаюсь по трапу. В дверях оборачиваюсь и машу рукой Алтан-Цэцэг. Она отвечает. К ней подходит летчик. Они обмениваются приветствиями, о чем-то говорят. Может быть, даже обо мне, потому что и летчик и Алтан-Цэцэг смотрят на меня. Лицо Алтан-Цэцэг зарделось, она явно смущена, «Летчик, видимо, ей знаком. Впрочем, здесь все знакомы друг другом».

Сажусь в кресло и сразу же прилипаю к круглому окну-иллюминатору.

Летчик взбегает по трапу, запирает дверь и, внимательно поглядев на меня, быстро проходит в кабину. Трап убирают.

Ревут моторы. Качнувшись, самолет начинает разворачиваться. Провожающие уплывают куда-то вбок. Теперь никого нет. А я все смотрю, еще раз хочу увидеть Алтан-Цэцэг.

Самолет вырулил на старт, приостановился. И вдруг назад рванулось все сразу: трава и постройки, полукружье сада, прибрежная полоса тальниковых зарослей, поселок. Через минуту земля провалилась и стала неподвижной.

Ровно поют моторы. Самолет теперь идет высоко. Внизу виднеются облака. Они похожи то на разлитое молоко, то на белые заснеженные поля — становись на лыжи и шагай. В облачных сугробах иногда появляются большие окна — просветы. Тогда видится степь с ее круглыми, словно вычерченными циркулем, озерами. Земля с большой высоты похожа на топографическую карту.

Внизу появляется темная лента с причудливыми петлями. Догадываюсь: Керулен.

Под крылом самолета проплывает город. Он, оказывается, и сверху похож на корабль, плывущий в степном море.

Думаю о Максиме, на встречу с которым лечу, и о его матери Алтан-Цэцэг. При этом испытываю два чувства одновременно: первое — грусть о моем друге, никогда не видевшем своего отца, не знавшем скупой, но такой нужной отцовской ласки, и другое — благодарность женщине, которая через многие годы лишений и страданий пронесла свою юношескую любовь.

…Высокий и надсадный гул моторов ослаб, стало покалывать в ушах. Самолёт пошел на снижение: Внизу показались скалистые горы, покрытые сосняком. В салон вошла бортпроводница.

— Прибываем в Улан-Батор — столицу Монгольской Народной Республики, объявила она и велела пристегнуться ремнями.

Самолет резко свалился на крыло. Горы стремительно понеслись навстречу. Кажется расступился сосняк, карабкающийся на вершины скал.

Я вспомнил авиационную фразу, часто встречающуюся в книгах о летчиках: «Летчик заложил крутой вираж».