Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

Самбу взял в руки ленинский томик, договорил: — Все идет так, как советовал когда-то нам, монголам, Ленин.

Постоял, как бы прислушиваясь к себе, помолчал. Потом поглядел на Алтан-Цэцэг и тихо спросил:

— Ну, как?

— Хорошо, — похвалила Алтан-Цэцэг и подумала о партийном комитете, который, видимо, всерьез занялся теоретической учебой кадров. Самбу заговорил словами отца.

— С назначением — как? — резко спросил Самбу.

— В «Дружбу» прошусь.

Алтан-Цэцэг думала, что начальник управления рассердится, а он вдруг рассмеялся и сказал:

— Я так и думал. Для ученого зоотехника на Халхин-Голе — простор необыкновенный. Осваивать надо этот благодатный край. А вот с чего начинать и как осваивать, должны подсказать ученые люди.

Об освоении Халхингольской долины Самбу думает уже давно. Алтан-Цэцэг вспомнила военную зиму и один, разговор. Был вечер. В степи догорала багровая заря. В юрте курился душистый и кисловатый дымок, они с Тулгой молча сидели у очага, грелись — Алтан-Цэцэг только что вернулась с пастбища и в дороге замерзла до овечьей дрожи. Услышали цокот копыт. Кто-то подошел к юрте и в нерешительности остановился. Тулга крикнула:

— Кто там обтаптывает нас? Входите!

Через открытую дверь ворвался плотный клубок белого морозного пара, расплылся по земляному пазу и тут же растаял. В юрту, переступив порожек, вошел председатель Самбу в теплом дэли и в мохнатой шапке, молча принял пиалу с горячим чаем и присел па корточки у очага. Выпив чай, сказал:

— Заря долго горит. Ветер завтра будет.

Помолчал. Принял вторую пиалу с чаем.

— Я поеду к табунщикам, а тебе бы, Алтан, к чабанам съездить надо.

В ту зиму, начиная с осени, по степи усиленно полз ядовитый слушок, будто вот-вот нападут японцы. Не скрывая тревоги, Тулга спросила об этом Самбу.

Самбу не ответил. Он думал о чем-то своем. Собираясь уходить, вздохнул:

— Степь пропадает.

Алтан-Цэцэг поразил тогда этот горестный вздох: «Степь пропадает!». Сколько в нем было боли!

Весной тысяча девятьсот тридцать девятого года, когда начались боевые действия на Халхин-Голе, правительство республики обратилось к населению с просьбой уйти из района военных действий в глубь страны и увести скот, С одной войной покончили — началась другая, Великая Отечественная. Она могла заполыхать и на востоке, и здесь, в этих степях. За чертой государственной границы стоял враг. В любой момент могли заговорить пушки. Но они молчали, потому что с этой стороны врагу противостояла другая сила. Но только в тысяча девятьсот сорок пятом угроза была снята.

«Степь пропадает…» Председатель думал тогда о богатствах, какие могла дать эта степь… И Алтан-Цэцэг думала о них в долгие университетские годы. Вот почему она рвалась на Халхин-Гол. И была рада и признательна Самбу, что он ее поддерживает.

Она понимали: для освоении долины Халхин-Гола потребуются огромные силы и средства. Но богатеющая страна все это найдет, если… если будет убеждена в целесообразности. А убедить должна наука.

— Значит, в «Дружбу?» — хлопнул ладонью по столу начальник управления Самбу.

— В «Дружбу!» — твердо ответила Алтан-Цэцэг.

— Упрямый парод, эти ученые люди… Ну что ж, пусть несут тебя, брат, крылья орлицы. А вечером, — напомнил Самбу, — ждем тебя в гости.

И мягко, шутливо добавил:

— По секрету: Цогзолма страшно тоскует но Халхин-Голу. Не смани, пожалуйста…

— А вот и сманю, — задиристо и озорно воскликнула Алтан-Цэцэг,

— Беи семьи меня оставишь, — непритворно вздохнул Самбу.

Глаза Алтан вдруг построжали. Казалось, совсем беспричинно ей стадо тоскливо. Она заторопилась уйти.

Непостижимо высокое и чистое небо отдавало пронзительной синью. Из-за отрогов Большого Хингана вставало большое и яркое солнце. Оно щедро заливало степь и золотыми нитями прошивало поселок. С берега Халхин-Гола невидимо струился и тек сладкий вишнево-яблоневый аромат. К нему примешивался горьковатый запах полыни и парного духовитого молока, В ранней рани начали выстукивать свою бесконечную и непонятную мелодию кузнечики. Над поселком повис жаворонок. На маленьких трепыхающихся крылышках он поднимал ввысь песню радости и труда. Звонким, чистыми переливчатым голосом он словно бы будил людей: «Вставайте, друзья, новый день настал».

Однако людей не надо было будить. Они поднялись вместе с солнцем и приступили к своим делам.

Вот зацокали копыта и в степь ускакал всадник. Пропылил на краснобокой и большеглазой «Яве» механизатор.