Юрий Васильев - «Карьера» Русанова. Суть дела

Еще накануне она бы сказала, что должна принести себя в жертву во искупление всего, что успела натворить, но теперь эти слова показались ей дикими. Она села в самолет и улетела к брату. Володя не удивился. Наверное, он уже тогда знал о ней больше, чем она сама, и мог бы объяснить ей то, что она поняла позже: не было ни любви, ни высоких стремлений — была незрелость души…

Валентин Чижиков принес Липягину специально для него сделанные тиски: маленькие, изящные, самую крохотную детальку обрабатывать можно. Иван Алексеевич как раз с ребятами «Палладу» заканчивал, у нее одних пушек по бортам вон сколько, и каждую пинцетом едва удержишь.

— Ох, Валентин! — сказал Липягин. — Уважил! Золотые у тебя руки. Раздевайся, мы сейчас тисочки и опробуем.

— Я на минутку забежал, некогда. Завтра выберусь. Скучали тут небось в одиночестве?

— Скучал, конечно. Хорошо хоть Оля приходила… Да нет, я ее не пускал, мы через дверь разговаривали, как в карантинном бараке.

— Во человек! — рассмеялся Чижиков. — Бульдозером не остановишь… Она тут третьего дня меня в оборот взяла: поедем, говорит, ту девчонку искать. Представляете? Сыщик в юбке.

Липягин привстал в кресле.

— Это она сама придумала?

— Конечно, сама. Она еще и не такое может!.. Ну, я побег, Иван Алексеевич?

— Постой! А что она еще сказала?

— Больше ничего. Сказала — поеду! И поедет. Тут хоть поперек ложись.

— Она поедет, — тихо сказал Липягин. — И ничего не найдет. Это все равно что Золотую бабу искать.

— Какую бабу? — удивился Чижиков.

— Золотую. Которая вроде бы есть, а вроде — и нет ее… Ты иди, Валя. Я прилягу, знобит меня что-то…

Сейчас ему станет плохо. Мучительно плохо. Он привык, не впервые. Надо только вытянуть себя в струну, всего — тело, нервы, память; снова пробежать, проползти, прожить эти двести метров.

Или — сколько их там?.. Он увидел, что сжимает в руке склянку с валокордином, и понял — ни к чему. Обойдется. На этот раз обойдется, и потом тоже: он ощутил в себе спокойную готовность принять неизбежное. Когда-то это должно было случиться, и вот — случилось.

Валокордин больше не нужен. Сердце у него крепкое, и если заходится когда, то не от боли. Оно заходится в глухой совиный час, когда, лежа с открытыми глазами, он в который раз садится на скамью перед вопрошающими его судьями… «Суд идет!» — доносится до него, и он встает, все еще вперив глаза в потолок… «В чем обвиняется гражданин Липягин? — доносится до него голос. — Человека чуть не застрелил? Вы что-то путаете, когда это было… К тому же — в порядке самообороны. Не об этом сегодня речь. Слушается дело… Вы что-то хотите сказать, товарищ обвинитель? Совершенно справедливо! Гражданин Липягин воздвиг себе памятник. Большой гранитный памятник, тень от которого — густая, темная тень — падает на других. Давно пора слезть с пьедестала, да высоко, ушибиться можно… Экая важность, говорит обвиняемый, что кого-то считают неблагодарными людьми с черной совестью. Молва до смерти не зашибает… Что вы еще говорите? Ну, смелей! Какая дворничиха Люся? Та самая, у которой вы сапоги пропили? Как она вам сказала: «На кой хрен ты небо коптишь, пропойца! Лучше бы под поезд кинулся?» Что там бормочет защитник? Утверждает, что гражданин Липягин влез на пьедестал тоже в порядке самообороны? Себя защищал? От кого, позвольте спросить, — от дворничихи Люси? Ах вот как, от самого себя… Любопытно! Будем разбираться… Вызовем для начала…»

Вот тогда и заходится сердце. Сейчас оно спокойно. Суд продолжается. Идет своим чередом. Но Олю он в зал не пустит. Нельзя! Для нее это — удар наотмашь, такой, что не устоять. А если его оправдают и она останется в неведении — тоже на всю жизнь хватит горькой вины за чужих людей.

Такую цену он платить не намерен.

— Дмитрия Николаевича вызвали в Москву, — сказала секретарша Зиночка. — Срочно. Он просил вам передать… — она заглянула в блокнот. — Просил передать, что в среду ждет вас в первой половине дня. На редкость пунктуальный человек, — добавила она с долей удивления.

«Всем бы нам так», — подумал Гусев. Балакирев не только не забыл, что просил его зайти, но и успел предупредить секретаршу. Похвально… Чем все это, интересно, кончится?

О чем будет разговор и как они будут разговаривать, он понятия не имел, но задержка с визитом к главному инженеру его устраивала. Черепанов, который всегда прав, и на этот раз дал верный совет. Балакиреву нужно показать коляску. Ну что ж, покажем. Хромом и никелем она не блещет, вместо кожзаменителя — дерматин, но зато дешево. Это у Липягина королевский выезд, а в серию нужно попроще… Кстати, о Липягине. Это мысль. Хорошо бы подвергнуть коляску экспертизе потребителя, тут за Липягиным первое слово. Попросить его разве, пусть погоняет ее в самых жестких режимах.