Феоктист Березовский - Бабьи тропы

— Выйдем, Михайла Потапыч…

На дворе он тихо заговорил с бородатым заимщиком:

— Видишь, дело-то какое, Михайла Потапыч?.. Понятно тебе?

— Понятно, — так же тихо ответил Ковригин.

— Человек-то этот из образованных, — продолжал Кузьма. — Политик… По всему видать, нужный!.. А жил он у нас проездом… Ежели сейчас не спасти его… отец Евлампий… так или иначе… прикончит его… Понял?

— Понятно, — повторил заимщик, глядя себе под ноги.

— Ну, значит, запрягай своего коня и забирай брата Бориса с собой. Пусть он недельку полежит у тебя на заимке, поправится. А там он уж сам скажет тебе, куда его доставить. Согласен?

Ковригин почесал пальцами бороду и ответил:

— Придется взять… Человек ведь… Да еще вон какой!..

— Только держи его, Михаила Потапыч, под секретом. Ежели кто посторонний увидит и спросит, скажешь: дескать, проезжий… заболел по дороге… и все!

— Понимаю…

— Ну, значит, иди и запрягай, а я пошлю тебе на помощь Василия.

Ковригин пошел к навесам, Кузьма негромко крикнул ему вслед:

— В трапезную не заходи!.. А бабу твою завтра я самолично доставлю тебе на своем коне.

На второй день рождества, рано утром, когда в тайге было еще темно, Евлампий вышел из своей кельи во двор по обыкновению в легоньком азяме и посмотрел сначала на звездное небо, потом в пустой двор и, заметив около пригонов дьяка Кузьму, позвал его:

— Поди-ка сюда, Кузьма!

Кузьма быстро подошел, огляделся кругом и, хотя никого не заметил во дворе, на всякий случай, елейно приветствовал Евлампия, протягивая руки для принятия благословения:

— Свет христов над святой обителью… Благослови, владыко…

Евлампий благословил его и спросил:

— Борис-то жив?

Кузьма еще раз огляделся и, еще раз убедившись, что двор пустой, хмыкнул и тихо сказал:

— На месте окочурился… вчерась…

— Куда вы его девали?

Кузьма еще раз хмыкнул:

— Привязали камешек на шею… да на речку… под лед…

Подумав, Евлампий спросил:

— А кто тебе помогал?

— Васька конюх помогал… Двое кое-как уволокли… и в прорубь… вниз головой.

Евлампий опять помолчал, подумал, а затем спокойно сказал:

— Иди… буди народ… посылай на моление… А Матрене и Ваське накажи, чтобы помалкивали.

— Не беспокойся, отец, — ответил Кузьма, озираясь. — Сам знаешь, у моей бабы язык на цепи, а уши золотом завешены… А Васька — что ж? Васька твой раб…

— Сегодня можно пустить в ход разведенный спирт, порох, дробь, бусы, крестики, медные образки и прочее. Только бери за все это дорогого зверя. Понял?

— Понятно, отец, — ответствовал Кузьма, шмыгая носом. — Не впервой мне…

— Ну, иди с богом, — сказал Евлампий и, круто повернувшись, вернулся в свою келью.

А Кузьма пошел к общим кельям — поднимать людей на моление.

Третий день шла гульба в скиту.

В просторной бревенчатой трапезной с утра и до глубокой ночи стоял пьяный галдеж. Ватага мужиков, баб, тунгусов и остяков вместе со старцами и трудниками пили ханжу и брагу, пели песни и плясали. Бабы обнимались с богатыми остяками. Пьяные старцы и трудники, пошатываясь, бродили около скитских построек, валялись в снегу.

Про трудника Бориса все уже позабыли.

На третий день праздника Кузьма пустил в обмен на пушнину те товары, которые приказал пустить Евлампий, и брал за них только шкурки песцов, соболей, чернобурых и серебристых лисиц.

Порохом и дробью запасались заимщики и одинокие охотники, жившие в таежных землянках. А тунгусы и остяки отдавали шкурки дорогого зверя не только за разведенный спирт, но и за стеклянные бусы, за серебряные колечки, за медные образки и крестики, от которых они ожидали счастья и удачи.

Ко второй половине третьего дня в скиту осталось уже меньше половины пришлых людей. Подходили к концу и запасы хмельного, хлеба и солений. Зато скитские кладовые были до потолка завалены пушниной.

Но гульба в скиту все еще продолжалась.

Гости пропивали последние остатки шкурок убитого зверя.

В эти дни не гуляли в скиту только самые древние старцы и старицы, жившие в отдельном пятистенке и почти не выходившие из него.

Степан в первые два дня праздника мыкался в работе по двору один. Лишь самую малость помогали ему трудники хмельные да маленький сын Демушка.

А Петровна как залезла после разговенья на полати, так третий день и лежала там пластом. Лежала и думала. Днем мешали думать люди: то Демушка прибежит со двора и есть запросит, то Матрена придет с пьяными бабами и начнет тянуть на гулянку, то мужики ввалятся гурьбой, пляшут и орут песни, то Степан пристанет: