Владимир Шорор - Найдется добрая душа

Но я был старше и опытней Гены и воспользовался этим.

— Зачем тебе конфета? Съешь — и нету ее. А я сделаю тебе мышку. Смотри.

Быстро я свернул трубкой носовой платок, завязал узелком, еще одним, расправил два кончика — получились уши, выдернул снизу оставшийся конец — это хвост. Положил на согнутые пальцы, стал поглаживать мышку, приговаривая:

— Маленький, хорошенький мышоночек…

И тут начинался главный фокус. Незаметно и мгновенно я подталкивал мышонка пальцами, он прыгал по руке, как живой, а я с испуганным возгласом «ку-у-да-а?» — хватал его за ускользающий хвост и шлепал, приговаривая:

— Ах, бродяга! Ах, непослушный…

Маришка заливалась смехом, шлепала тряпичного мышонка, кричала:

— Куда-а, бродяга?

А я снова сгибал пальцы, и мышка, скользя вдоль руки, прыгала вперед.

Вошла Валя с кастрюлькой и поварешкой, сказала:

— Садись, Витя, к столу, поешь… А я послушаю, что там у тебя стряслось. Опять денег нету? Или что-нибудь похуже?

— Хуже, самое плохое…

— С мамой что-нибудь?..

— Я как предатель — подвел товарищей…

— Что ты натворил? Что? — испугалась Валя.

Я мрачно молчал, не мог сразу ответить.

Маришка взяла меня за руку своей беспомощно-нежной ручонкой, молча прильнула ко мне, чего-то ждала или хотела утешить. Я наклонился к ней, погладил по золотистым мягким волосикам.

— Дядя Витя, — тихо сказала она, — я тебя люблю. Я буду твоей женой.

— Иди-ка, голубушка, погуляй, — сказала Валя и повела Маришку в коридор одеваться. — Вон, Гена уже гуляет, ждет тебя, в окно видела.

— Не хочу с Геной, хочу с дядей Витей, он мышку сделал!..

— Ладно, ладно. Потом разговаривать будем. А сейчас — марш! — И выставила ее за дверь. — Поговорить не даст… Ну, не тяни, выкладывай.

И когда я все рассказал о сегодняшнем дне, о моих страданиях, Валя, помолчав, вздохнула, подумала, ответила:

— Ну, вот что. Лишних денег у меня сейчас нету. До Юркиной получки, правда, какие-то рубли остались. Маришке на молоко и так, на шило-мыло, дня два протянуть… Так что денег нету. Но есть сушеные грибы, есть сало, есть картошка, лук есть. Я сейчас быстро сварю суп…

«Какой суп? Зачем он мне, этот суп?..»

— Такой суп — пальчики оближешь! И ты увезешь своим ребятам.

Я не понимал. Как это везти через пол-Москвы суп? И что они скажут, ребята? Да меня осмеют на весь институт. Нечего сказать, позаботился, привез кастрюлечку! Прозвища только не хватало мне. Например, «Супчик» или «Кастрюлечка супу». Или что-нибудь в этом роде. Наши придумают. Наши заклеймят на всю жизнь. И никакой-нибудь безобидной «Кляксой». Наши припечатают. Да еще когда-нибудь в мемуарах напомнят. Один старшекурсник привел как-то на студенческий вечер двух раскрасавиц. Девчонки наши, из общежития, поинтересовались — откуда, мол такие красотки? И когда кавалер-старшекурсник объяснил, что приглашенные не какие-то там фифы, а тоже студентки, только привел ой их из пищевого института, к нему немедленно приклеилось — «Пищевод».

Валя между тем говорила, захваченная своей идеей:

— Такого супа никто из них да-авно уже не едал! Самую большую кастрюлю сварю.

— Какую кастрюлю? Нашей орде ведро надо, не меньше! С утра голодные сидят…

— Ну, что же, Витечка, — покладисто согласилась Валя, — сварю и ведро. Как раз у меня давно стоит новое ведро, Юрка из Череповца привез с вареньем, от мамы. Идем на кухню, — решительно скомандовала она. — Картошку чистить будешь. Быстро!..

Примерно через час она внесла в комнату и водрузила на стол полное ведро ароматно-пахучего, исходящего парком, варева, подернутого светло-коричневой пленочкой, в которой чуть шевелились черновато-поджаристые перышки лука, тонко нарезанные кусочки грибов и подрумяненного сала.

— Сейчас налью тарелочку, подкрепись перед дорогой.

— Что ты!.. Скорее везти надо. И так не знаю, чем они там живы.

— Хлеб-то у вас есть?

— Откуда? Моя же очередь покупать…

Валя открыла узенькую дверцу шифоньера, достала с полки слегка початую буханку, спросила:

— Сколько вас там, в коммуне?

И отрезала шесть ломтей, сложила их горкой, вновь разрезала пополам и завернула в газету. Затем она завязала ведро чистой белой тряпицей, подумала, вынула откуда-то из-под тахты Маришкино плюшевое одеяльце, укутала им ведро, перевязала по корпусу бечевкой, а сверху даже прихватила черными нитками.

— Давай, — засмеялась она, довольная своей работой. — Давай вези! Да осторожней в трамвае-то, не ошпарь кого-нибудь, суп-то огненный!..