Борис Левин - Юноша

— Вчера поднимался на эрушке. Мотор забарахлил и вдруг сдох. Думал — гроблюсь, но ничего: спланировал и сел, как расписался…

Женщин он называл «девочками» и рассказывал Мише о своих бесчисленных победах над этим полом.

— Приезжай ко мне в часть, я тебя познакомлю с такими девочками — пальчики оближешь!

За девочками Кравков не волочился. Он был скромный семьянин, обремененный двумя детьми. Жена его служила продавщицей в военном кооперативе. Он любил супругу и в течение всей семилетней совместной жизни ни разу ей не изменил. Может быть, он и изменил бы, но не было подходящего объекта, а главное — в части каждый день так много работы, что совсем не до этого. Кравков и Миша приехали в город днем. Поезд на Москву уходил вечером. Они пошли в ресторан, заказали селедку с картошкой и графинчик. Кравков пил мало — он не любил водки. Прежде чем выпить рюмку водки, он с отвращением морщился, фыркал, точно ему предстояло хлебнуть керосину. Михаил выпил несколько рюмок и быстро опьянел.

Миша громко жаловался на несправедливость к нему критики. Он грозил своими картинами затмить всех Владыкиных.

— Понимаешь, они эпигоны! Они не любят искусства! У них не картины, а вата! — кричал он.

Кравков во всем с ним соглашался.

Потом Миша признался Кравкову в том, что он безумно любит Нину. Лучше Нины нет на свете. Красивее Нины нет на свете. Нина — это воздух. Нина — это солнце. Нина — это жизнь. Он за нее готов хоть сейчас умереть.

— А ты женись, — предложил Кравков.

— Она за меня не пойдет, — печально произнес Миша. — Она любит Праскухина, — сказал он неожиданно для себя. И с необыкновенной злостью, хлопнув ладонью по столику, закричал: — Я его терпеть не могу! Я этого Праскухина ненавижу, этого чиновника!

— Тише, тише! — успокаивал его Кравков. — Неудобно: люди слушают.

— Я этого Праскухина ненавижу! — проскрежетал Миша и залпом выпил еще одну рюмку. — Я его моложе. Мне девятнадцатый год. Я талантливый художник, а он чинуша! Нина будет моя, — произнес он энергично.

Кравков на извозчике отвез его на вокзал, посадил и вагон и помог Мише влезть на верхнюю полку. Уходя из купе, он, извинительно улыбаясь, таинственно шепнул пассажирам: «Известный московский художник». Это значило: раз такое дело, то все простительно…

Михаил проснулся утром с отвратительным вкусом во рту. Отчетливо вспомнил вчерашний разговор в ресторане. «Как это мерзко! Ой, как гадко!» Единственное утешение — это то, что Нина никогда об этом не узнает, а с Кравковым навряд ли ему придется встретиться. «Я жалок и противен», — думал о себе беспощадно Миша. На остановке он вышел из вагона и мрачно шагал по платформе, в кожаном шлеме, в кожаной куртке и новых сапогах. Все это обмундирование ему выдали в школе за наличный расчет. Первый раз, когда Миша надел шлем и сапоги, он казался себе мужественным и выше ростом. Подумывал, что приятно будет в таком виде показаться Нине. Теперь и это его не радовало. «Я жалок и противен».

Миша с тревогой приближался к Москве, робел предстоящей встречи с Ниной. На станциях он покупал газеты, быстро просматривал и бросал. В одной окружной газете Михаил прочел о том, что завтра две тысячи семьсот бегунов кинутся оспаривать первенство на звание лучшего мастера бега.

ВСЕ НА УЛИЦЫ ГОРОДА! ВСТРЕЧАЙТЕ БЕГУНОВ.

ПРИВЕТСТВУЙТЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ.

ФЛАЖОК СТАРТЕРА ОПУСТИТСЯ РОВНО В 3 Ч. 30 М.

Праскухин и Нина жили в одном коридоре. При встрече на лестнице, у подъезда гостиницы, они всегда останавливались, обменивались улыбками, взглядами, рукопожатиями.

— Как вы живете, Нина?

— Ничего. Как вы?

Нина ярко краснела и неестественно улыбалась.

— Как-то хотел зайти к вам.

— Я тоже собиралась зайти к вам.

Но Праскухин не осмеливался постучаться в комнату к Нине, а она — к Александру. Они робели. Разговаривали торопливо, точно боялись долго оставаться наедине. И когда Праскухин предложил отвезти Нину на фабрику, или, как он выразился, «забросить по дороге» (хотя это было далеко не по дороге), автомобиль бежал быстрей обычного, и ветер, и улицы — все слишком торопились.

«Как это глупо! — думала Нина. — Если тебе человек нравится, надо сказать об этом… Но, может быть, ты ему не нравишься…»

Праскухину Нина нравилась. «Она вся искрится», — думал о ней нежно. Александр не знал, какого цвета глаза Нины, какие она носит платья, какие у нее волосы. Он над этим не задумывался. Нина представлялась ему очень правдивой. Ему хотелось в чем-то помочь ей. Заботиться. Иногда он покупал яблоки, предполагая угостить Нину: «Вдруг она зайдет». Но вечером приходил Технорядно, Эммануил Исаакович, профессор В. или еще кто-нибудь, и за разговорами Праскухин совместно с ними незаметно съедал яблоки.