Анатолий Афанасьев - Посторонняя

Нина живо представила Певунова в мини–юбке, прыснула.

— А кто у тебя муж? — спросил Певунов. — Хороший человек? Не обижает? Если чего, ты сразу в суд на него подавай. Это нынче модно. Мужик дома невзначай ругнулся, жена — за телефон, глядишь, и повели сироту на дознание.

— Шутки ваши я не вполне понимаю, — сказала Нина. — Пойду лучше домой.

— Да я тоже собрался. Пойдем вместе.

Неподалеку маячил Сергей Александрович Есенин и с обидой наблюдал, как они на пару покинули гостеприимный Дом культуры.

«Зачем он за мной увязался, да еще выпивши? — раздраженно думала Нина, замедляя шаг, поневоле приноравливаясь к тяжелым, неспешным шагам Певунова. — Ладно, пусть только попробует, полезет, уж я его отбрею, надолго запомнит. За всех девчонок отбрею!»

Она себя накручивала, но истинной злости к Певунову не испытывала, тем более что он вроде и не собирался «лезть», соблюдал приличную дистанцию, хотя улочки, которыми они проходили, становились одна теснее другой.

— Что же это вы молчите, Сергей Иванович? — спросила она с неким даже задором. — Обронили бы словцо, раз уж взялись провожать.

— Ночь больно хороша. Тихо, свежо. Чувствуешь — дышит ночь.

Нина прислушалась. Ничего нигде не дышало.

— Редко вот так–то удается пройтись, — Сергей Иванович словно извинялся. — Крутишься как белка в колесе. Ан и прокрутил лучшие годы. Нету их, тю–тю! Профукал. Однажды очутишься в такой ночи и видишь: жизнь даром прошла. Не вернешь ни денечка. Да если бы и вернуть, что толку. Заново бы профукал. Не тому нас сызмальства учили, Нина. Грамоте учили, огрызаться учили, еще всякой ерунде, а жить не учили.

— А как надо жить?

— Не знаю. По сию пору не знаю. Кабы знать… Да ты понимаешь хоть, о чем говорю?

— Понимаю, — робко откликнулась Нина, подавленная, подозревая какую–то ловушку.

— Вряд ли… Эх, девушка! Думаешь небось: схватит меня сейчас старый боров за белые рученьки и начнет ломать. Думаешь, вижу. Не бойся! Не того боишься.

Певунов почти точно отгадал ее мысли, это поразило Нину. Разговор приобретал какой–то мистический оттенок. Она спросила, знобко передернув плечами:

— А чего надо бояться?

— Себя надо бояться. Только себя. Своего нутра надо бояться. От меня тебя каждый прохожий спасет, а от себя — никто. Внутри нас грызь ненасытная, Нина.

В его голосе и мольба, и угроза.

— Вот мой дом! — чуть не в крик оборвала его Нина. Это был не ее дом, но она юркнула в первый попавшийся подъезд и затаилась там у батареи, чутко прислушивалась к удаляющимся шагам. «Он сумасшедший, — догадалась она. — Он сошел с ума от пьянства и гульбы. Грызь ему какая–то мерещится. Раскрылся. И никто не подозревает, что он сумасшедший. Вот ужасно!»

Дома Нина хотела рассказать обо всем мужу, но почему–то не смогла. Мирон Григорьевич заботливо подливал ей чая, расспрашивал: интересный ли удался вечер? Она отвечала: «Да, было очень весело». С юмором вспомнила о знакомстве с тезкой поэта Сергеем Александровичем, перебрала всякие мелкие происшествия (вроде того, что у Клавки отломился каблук на новых итальянских туфлях), но о Певунове — язык не поворачивался. «А еще что было, а еще?» — неутомимо допытывался Мирон Григорьевич. «Все, — сказала наконец Нина, — больше ничего хорошего не было».

В свою очередь Мирон Григорьевич поделился с ней важной новостью: видимо, его скоро переведут в Москву. Даже не скоро, а ровно через месяц, назначение уже подписано, и квартира в Москве их ждет, осталось сдать здешние дела новому директору. Почему молчал? Не хотел волновать раньше времени, ведь все могло и сорваться… Да, это повышение, если можно считать повышением кабинетную работу в министерстве. Да, он доволен, но боится встречи с бывшей женой… Ну и что ж, что Москва больша, зато мир тесен.

— Ты у меня седой, а рассуждаешь, как ребенок, — попеняла Нина.

— Ты ее не знаешь! — трагически воскликнул Мирон Григорьевич. — Она вездесуща.

— Что она тебе может сделать? Что?

— Мне — ничего, а тебе может.

— Что?

— Оскорбить, унизить, что угодно.

— Это мы еще посмотрим, кто кого унизит, — с достоинством ответила Нина.

На другой день около полудня Нину позвали к телефону. Она сразу узнала голос Певунова.

— Донцова?

— Здравствуйте, Сергей Иванович!

— Нина, я тебя напугал вчера, хочу извиниться.

— Вы меня не напугали. Я вообще не из пугливых.

— Я ведь знаю, это не твой дом был. Ты, наверное, подумала, рехнулся старикан. А я не рехнулся, нет. Просто настроение… Бывает. Видно, от переутомления. А тут — ночь, прелестная девушка, вот и разобрало. Ты забудь обо всем, хорошо?