Та, которой жили они, была настолько трудна и тяжела, что, возможно, выработала в людях не смирение, как представляется мне, а такое вот сверхъестественное терпение. И за ним вовсе не отчаяние, а глубокая мудрость человека, не привыкшего лезть на рожон, не переделывать зиму в лето, а следовать природе, воспринимая и этот поворот событий, разрушающий до основания столетиями возводимый порядок как очередное стихийное бедствие, человеку неподвластное. Может быть, и так.
Поморские сёла, стоящие на этих берегах и четыре, и шесть веков, должны теперь сгинуть, исчезнуть, уйти в «город». А ведь вопрос не в том, кто и как будет этот самый «город» кормить. Вопрос совсем в другом. Что свяжет человека с землёй, с природой, от которой его и так уже оторвала современная цивилизация? И то, что деревня сейчас предстаёт перед нами в самом неприглядном своем виде, в развале, в пьянстве в бессмысленной, преступно низко оплачиваемой работе, от результатов которой зависит не только существование народа и государства, потому что от железок и химии ещё никто сыт не был, но и само здоровье нации, – явление не только закономерное, но, прямо сказать, искусственно созданное, временное, которое требует своего скорейшего исправления… Я уверен, что через пять-десять лет снова потянутся люди из городов в село, поняв выгоды трудной и в то же время многократно окупающей себя работы на земле. Но к чему им будет возвращаться? К каким пепелищам? Труднее всего начинать сызнова, когда перед глазами как предупреждение высятся развалины надежд твоих предшественников. Вот почему надо так бережно относиться к наследию прошлого, в том числе и к деревне российской, сохранив всё, что ещё возможно из стоящего на земле: дома, поля, дороги, тропинки.
Дороги долговечнее людей. Спустя полсотни лет находишь в лесу дорогу, всё ещё соединяющую давно уже не существующие деревни. Вот и здесь люди почти совсем ушли, а тропинки, выбитые их ногами и ногами предшественников, ещё ведут тебя по кругу их былых забот, к заброшенным полям, к зарастающим покосам, ветвятся причудливой сетью вокруг деревни, ведут к былым коровникам, к новому сеновалу, к электростанции, на аэродром, на берег…
Приглядываясь к ним, пройдя из конца в конец, по этим тропам при желании можно прочитать всю историю Поноя; так много требовалось настойчивых человеческих ног, изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение утаптывающих мириады песчинок, срывающих с камня медлительный цепкий лишайник, чтобы тропа оказалась вбитой так глубоко, не зарастая полярной березкой и ивой, не разрушаясь упорными здешними ветрами…
Земля не может остаться пустой? Рано или поздно на место ушедших придут другие, новые, которые первым делом возьмутся за перестройку деревни, так и брошенную когда-то на полдороге, уже не прося вышестоящее начальство о снисхождении, а требуя, ставя его перед свершившимся фактом?
Не случайно все медали и грамоты ВДНХ получал колхоз-миллионер, а не государственные хозяйства. Люди знали и любили свою землю, привыкли трудиться на совесть, с верой в полезность того дня, которое идет на пользу всего общества, а не только для них одних. Как можно было не помочь им? Как было не снять с них лишнюю, бесполезную нагрузку?
А между тем все левые директивы, исходившие сверху- объединение, расширение – просто подрывали доверие людей, веру в разумность и нужность своего труда, подрывали доверие к основному принципу «каждому по труду». Но труд не оправдывал себя, потому оказывался бессмысленным в своём общественном выражении… Теперешнее поморское село, поневоле сохраняющее не только оболочку, но и внутреннюю структуру традиционной жизни, должен превратиться в посёлок рыбаков, с новыми своими укладами, которых с неизбежностью потребуют преобразования. Он должен быть насыщен культурно-бытовым обслуживанием, связью, транспортом, медицинским и научным персоналом; у жителей должны быть своя электростанция, клуб, своя школа, телекомплекс и все остальное, что необходимо для современной жизни, что отвлекает молодёжь в города.
Надо ликвидировать не колхозы, а то множество грабящих колхозника и общество, инстанций, которые мешают прямому контакту хозяйства с государством, производителя с потребителем! Почему кто-то, а не колхоз, должен обрабатывать выловленную колхозниками рыбу (фактория «Лахта»)? Почему они сами не имеют право это делать? Ведь колхоз-это единственная у нас демократическая форма решения всех хозяйственных вопросов, когда в управлении участвует каждый член коллектива. Общее собрание колхозников – вот главный орган колхозного самоуправления, позволяющий вести оперативную финансовую политику, менять направление хозяйственной деятельности, менять структуру хозяйства…
Читать дальше