Илья Бражнин - Даша Светлова

— Ну и хорошо, — говорю я торопливо. — И не раздевайся. Приходи. Ну, пожалуйста. Мне надо поговорить с тобой. Сейчас же. Слышишь? Сию минуту.

Я бросаю телефонную трубку. Я смотрю каждую минуту на часы, потом вскидываю на плечи жакетку и, застегиваясь по дороге, бегу по лестнице вниз. У ворот я хожу взад и вперед, как заводная. Меня сжигает нетерпение. Я хочу видеть его лицо и сказать ему что-то чрезвычайно важное. Что — я не знаю, но я не думаю об этом. Все скажется само собой. Пусть только он придет… Милый… милый… Я хожу взад и вперед перед воротами. Его все нет. Я едва не плачу от нетерпения, и, когда он приходит, я смотрю на него злыми глазами.

— Ты не очень-то торопишься, — говорю я, покусывая губы, хотя легко заметить, что он запыхался от быстрой ходьбы.

— Я вижу, что мне и незачем было спешить, — говорит он обиженно.

— Ну что же. Ты можешь итти домой, если тебе неприятно здесь быть.

Он ничего не отвечает. Я говорю слишком громко. Прохожие оборачиваются.

— Зачем все это? — говорит он тихо, и голос его точно готовая сорваться струна. — Зачем все это?

Сердце у меня падает. Я чувствую, что у меня подкашиваются ноги. Я вздрагиваю от жалости к нему и опускаю руки.

— Я не знаю, что со мной, — говорю я растерянно и грустно. — Помоги мне.

Я протягиваю к нему руку. Он берет ее и быстро вскидывает голову. Шляпа падает за его спину. Он не замечает. Глаза его теплятся, как звезды.

— Ничего, — говорит он ободряюще. — Ничего, Дашенька.

Он покрывает мою руку своей и тихонько поглаживает ее.

— У тебя свалилась шляпа, — говорю я, улыбаясь и вся согретая его глазами.

— Да?

Он поворачивается и хочет нагнуться за ней. Я предупреждаю его движение и подымаю шляпу. Мне приятно держать ее, и я, не выпуская шляпы из своих рук, иду через двор. Он идет следом за мной. Мы медленно подымаемся по лестнице, и мне хочется, чтобы она была бесконечной.

Подобные сцены разыгрывались часто. Когда я успокаивалась и пыталась рассуждать здраво, они казались нелепыми и бессмысленными. Я страшно ругала себя, а потом все начиналось сначала. Я хотела быть иной, совсем иной и не могла. Вообще, казалось, все должно быть иначе. В самом деле — что могло мешать нам? Чувство наше было взаимно, и оно не было легковесным увлечением. Оно было испытано временем, оно было таким, какое бывает только раз в жизни. Оба мы были людьми свободными, и жизненные начала, жизненные идеи, понимание жизни у нас не разноречили. Все приобрело счастливую ясность, и вот тогда-то, именно, вдруг начался у меня этот странный бунт против своего счастья. И это длилось больше года.

— Но почему? Почему? — спрашивал Вашинцев, мучительно доискиваясь причин моего отталкивания.

Я не знала, что ответить. Я молчала или говорила в смятении:

— Ну, подождем… Подождем еще немного.

— Хорошо, — уныло соглашался Вашинцев. — Если ты так хочешь, конечно. Но чего ты ждешь? Чего? Ты не уверена во мне? Да?

— Нет, нет. Что ты!

— В себе?

Я отрицательно мотала головой.

— Тогда в чем же дело?

— Пожалуйста. Ну, пожалуйста, — умоляла я. — Не будем об этом. Ну разве тебе плохо так со мной?

Я заглядывала ему в глаза. Они были грустны. Он не говорил больше об этом, но я видела — ему было тяжело. Так проходило недели две-три, и разговор возникал сам собой снова, хотя и на иной лад.

— Ну, постой, — говорила я. — Вот окончу институт, тогда…

— Но почему нужно ждать окончания института? Разве со мной ты станешь глупей, чем была одна, и будешь хуже учиться? Или ты думаешь, что я буду мешать тебе?

— А если я тебе буду мешать? Это будет лучше?

— Ну, об этом уж мне позволь судить.

— Почему только тебе? А я, думаешь, не могу об этом иметь суждение?

— Можешь, конечно. Но я себе не представляю, как ты… ты можешь мне помешать. Как можно вообще об этом говорить.

— Можно, — упрямилась я. — И не только можно, но и должно. Ты большой человек, — пожалуйста, помолчи, — ты большой человек, а я студенточка. Я приду и сяду к тебе на шею, и буду болтать ногами и сосать леденцы? Так? И ты думаешь — это меня устраивает? Ты думаешь — мне нужна твоя широкая спина, надежно укрывающая от житейских бурь? Да?

— Вовсе нет. Я ничего не думаю. И я не вижу, по правде говоря, при чем здесь спина и леденцы и прочее. Ты учишься, у тебя есть дело…

— Ученье — это еще не дело. Это еще подготовка к делу. Вообще я хочу играть на равных. Понял?

Вашинцев уныло качал головой и говорил, отвернувшись и совсем тихо: