Анатолий Рыбаков - Лето в Сосняках ис

Но Лиля видела: что-то сильно задело Фаину в этой смерти, и раз уж зашла об этом речь, Лиля не даст ей отговориться.

— Почему Колчин отравился?

Фаина разбирала постель. Лиля видела ее толстую, широкую, непробиваемую спину.

— А кто его знает, всегда был чокнутый.

— Почему он у меня взял пробирку, потом в больницу вызывал?

— Мог и у другого взять, мог и другого вызвать.

— Ведь он бывал у нас.

— Когда это?

— Когда в бараке жили.

— В ба-ра-ке. Бывал. Мало кто бывал. Все старые работники бывали. Сколько нас осталось, старых работников?

— Ведь это серьезно. Разве ты не понимаешь?

— Все понимаю, — насмешливо протянула Фаина, — только о чем говорить? Помер — о чем говорить-то? Как дознаешься? Человек родится — кричит, помирает — молчит. Отчего да почему. Взял да и помер. Лег, вздохнул, да и ножки протянул.

— А зачем меня к нему посылала на завод устраиваться?

Толстое лицо Фаины изобразило искреннее удивление.

— Забыла, в какое время жили? Тут к кому хочешь пошлешь. Я тебя и так и этак. Спасибо, Миронов Володя помог.

— Думаешь, я ничего не помню? Все помню. И как приходил, и как талоны тебе давал. Что-то за этим есть? Знаешь, только говорить не хочешь.

— Никто ничего не знает, — вздохнула Фаина, — без вас судили. И никакие бы свидетели не помогли, ни за, ни против. Думаешь, одну тебя гоняли? Этого Колчина трепали еще почище тебя.

— Как ты его защищаешь! Из-за него теперь Володю мучают. Что ему Володя плохого сделал? Володя всю свою жизнь отдал заводу.

— Ты откуда знаешь?

— Знаю. Своими глазами материал видела.

С подушкой в руках Фаина обернулась к ней:

— Где?

— Видела.

— Во сне ты видела, — пробормотала Фаина, отворачиваясь.

— У Лапина. Он приезжал дело расследовать.

Фаина снова обернулась:

— Где ты видела Лапина?

— В гостинице.

— В номера ходила?

— Ходила насчет Володи узнать.

— Зачем ходила — спрашивать не буду. Узнать хотела, в гостиницу побежала, нашла у кого! Да хоть бы и сказал тебе какое дело? Ты кто Володе? В семнадцать не сумела взять, так уж теперь не думай, не мечтай…. Грешат, понимаешь, а потом Христа себе придумывают.

— Чем ты меня попрекаешь?

— Про то и говорю, — вдруг примирительно сказала Фаина, — жили как умели, и некого стыдиться. — Oна села, положила на стол полные белые руки. — Миронов — человек, ничего не скажу. Только ведь кем стал — рукой не достанешь. И что сломано, того не склеишь.

— Что ты понимаешь? — грустно сказала Лиля.

— Все понимаю. Боишься одна жизнь доживать — не бойся! Ты за него переживаешь, а он не интересуется. Выбрось из головы. А теперь спать давай, я тебя завтра за ноги тащить не буду.

Территория химического завода огромна. Но в цехах почти не видно рабочих — процессы автоматически совершаются в гигантских колоннах. И все же нигде рабочие не связаны, так, как в химии: оплошность одного угрожает всем. За стенами заводских корпусов химик совершает подвиг, которому отдано не мгновение, а жизнь.

Аппаратчик не видит, что происходит внутри аппарата — он обязан это знать. Более семидесяти приборов расположено перед ним на щитах пульта управления. Он отмечает малейшее колебание, почти незаметное дрожание стрелки на каждом, ведет непрерывные записи, вычисления, исследования проб тут же на лабораторном столике. Он стоит один на один с могучим врагом, который клокочет и мечется там, внутри аппаратов, при температуре плюс девятьсот градусов или зловеще притаился при температуре минус сто пять. Мало знать, что там происходит, — это надо чувствовать. Он приобщен к таинству, которое совершается в этих безмолвных колоннах.

Как всегда, Фаина вела смену спокойно и сосредоточенно. Капризничала третья колонна, соединения замерзали — пропускали газ, уровень падал, температура повышалась, из-за избытка тепла этан поднимался вверх, обеднял этиленовую фракцию. Фаина отогревала трубы, подтягивала крепления, воевала за каждый градус холода, за десятую долю давления, за миллиметр уровня.

Фаина никогда не прибеднялась, но знала свое место в жизни: важно и на своем месте быть человеком. Знала она и расстояния, разделяющие людей. Для нее, простой работницы, Миронов был человеком необыкновенным: тысячи людей делали работу, заранее известную ему одному. А ведь она знала Миронова мальчишкой, знала его отца — слесаря, мать — кладовщицу с вещевого склада. Еще тогда, в бараке, она поняла, что он не такой, как все. И другие стали инженерами, но таких, как Миронов, не было.