Георге Георгиу: Возвращение к любви

— Послушай, Арсене, — Мога положил руку на плечо собеседнику, отчего Арсене как бы уменьшился и стал перед Могой вроде подростка. — Анна Флоря уходит от тебя, поэтому ты, зануда, разводишь всякие теории.

— Она развелась с мужем, — вздохнул Арсене. — Зайдем ко мне, отогреешься с дороги…

— Она будет работать в колхозе «Виктория»!

— Ты всегда был великим практиком, — ответил Арсене. — Пошли?

— Марианна спит?

— Спит, малышка. С трудом уложила ее. Все ждала тебя, заставила меня рассказать ей сказку — дома, говорит, мне сказки рассказывал телевизор. Как ездилось?

— Хорошо, тетушка Иляна.

— Выпей теплого молочка. Ты же промерзла, согрейся.

— Спасибо, тетушка Иляна, не хочется.

— Не говори, Анна… Что бы ни случилось, человек должен одолеть горе, иначе оно одолеет его.

— Тетушка Иляна, я уезжаю отсюда.

Старушка тяжко вздохнула.

— Вы были мне как родная мать…

— Да что ты… Я стала вздорной и ворчливой… Особенно с тех пор, как мой старик преставился. Прежде у меня было с кем болтать, с кем ссориться, держала двух овечек, птицу. Как надоедало пререкаться со стариком, я шла к курам и ссорилась с ними. Теперь вот я одна-одинешенька, овечек продала, птицу не развожу, а стены говорить не умеют… Раньше еще радио разговаривало в доме, да вот уж неделя, как оно онемело… Теперь, раз ты уезжаешь, я насяду на товарища Арсене, чтобы мне починили радио, а то ведь совсем одна как перст. А может, водочки, Анна, а? Зятек мне принес. Огонь… Только ты меня не выдавай, знаешь, какие сейчас строгости? В этом году слива уродила хорошо, а убирать некому. Не пропадать же добру!.. Так как, Анна? Рюмочку, а?

— Не могу, тетушка Иляна. Сама знаешь!..

— Ладно, уж!..

Старушка вышла из комнаты и вскоре вернулась с неполной бутылочкой и двумя рюмками, тарелкой печенья и конфетами.

— Вот так и мы сидели порой с моим стариком. Очень уж он любил водочку… А я давала ему помаленьку. Ведь когда он набирался, то ерепенился и гнал меня спать на кухню. Говорил, что я, мол, сильно храплю и ему мешаю. А имел он на меня зуб еще с молодых лет… Ну, Анна, за наше здоровье! И не принимай все так близко к сердцу. Вот увидишь, он вернется и еще попросит прощения. Как и мой старик: приходил, бывало, на кухню и начинал: «Пошли, Иляна, в хату, пусть вороны ссорятся». А я делаю вид, что не слышу, чтоб он не думал, что я такая уж дура… Ну, отведай, Анна, ох и хороша эта водочка, сама в рот просится… Она вылечивает человека от горестей и досады… А Илья если придет, так пусть его приходит… Не держи его во дворе, как блудливого кота. Ты же у нас умница.

— Добрая у тебя душа, тетушка Иляна, — улыбнулась Анна.

— А как же иначе! Мой тоже в молодости бегал на сторону, но я его приструнивала, как норовистого коня… Он не ночевал у чужих. Только разок вернулся под утро. Видно, я отпустила немного вожжи. «Ага, вот ты каков!» — сказала я себе. А ему: «Хорошо, что ты пришел, Андрей, мне как раз нужно принести воды…» А он глядит на бочку, которую сам наполнил водой с вечера. «А это что?» — «А это, говорю, вода с мышами, ночью упал в нее мышонок. Если хочешь, пей ее, а я скорее умру от жажды, чем стану отсюда пить!» Скривился он, вздохнул, поднатужился и опрокинул бочку: глядит — где же мышь?

— Ну?… — Анна заметно оживилась.

— Глянул на меня волком, да деваться-то было некуда, взял ведра и пошел по воду… Кадушка-то большая, колодец далеко, не то что теперь — кран у самого дома. Часа два таскал он воду. А я в это время вытащила из хаты постель, и ковры, и одежду… Наполнил Андрей кадушку, а я и говорю ему: «Я подмету хату да вытру пыль, а ты вытруси-ка весь этот хлам…» — «Дай хоть передохнуть, Иляна, — взмолился он, — а потом…» А я ему вроде с удивлением: «Ты что, утомился? Или камни таскал всю ночь?» Как раз было воскресенье, народ идет по улице, кое-кто молчит, другие останавливаются у ворот, спрашивают моего Андрея: «Что это ты так стараешься, да еще в святое воскресенье? Где же твоя женушка, что ты сам занялся уборкой?» А я мету хату, вытираю пыль, и хочется мне петь и смеяться, ей-богу… Вдруг слышу: тук, тук, тук! Выглядываю в окошко, и — умереть мне со смеху! — Андрей развесил мою одежду на заборе, вроде чтобы выбить из нее пыль, и жарит по ней хлыстом. Пригляделась я и вижу — хлыст-то здоровенный, как ударит, аж забор трясется, и подумала я: очутись я в одной из этих одежек, плохо бы мне пришлось. Как увидела я это, так и закричала: «А ну, тащи все в хату, а то изорвешь в клочки!» Приносит он одежду, ковры, я стелю постель, укладываю вещи по местам, стелю ковры… Обернулась — а мой Андрей завалился на постель. Я к нему: «Ты что ж это ложишься в постель немытый, пыльный? Ну-ка поставь воду на плиту да искупайся…» — «Ну, погоди, придет и на мою улицу праздник!» — сердито так сказал, глава мечут молнии, а сам подымается, ставит котел с водой на плиту. Умылся, я даю ему чистое белье и сама надеваю чистое. Андрей ложится, я ничего ему не говорю и ложусь рядом с ним…