Моисей Гольдштейн - Биробиджанцы на Амуре

— …В прошлом году не было сена, в нынешнем году сено должно быть! Погибнем без него!

Он впивается глазами в чье-то лицо на последней скамье и заканчивает громко:

— Нынче год… Это такой год… Решительный год… И на всем Дальнем Востоке… Надо укреплять границы!

Люди на скамьях всколыхнулись. Зазвенел колокольчик на столе.

— Наши границы будут укреплены, когда мы станем сильным форпостом!..

При этих словах Мейер Рубин вскакивает с места, но тут же садится. Он вспоминает о своем решении.

— Квартиры нужны, — продолжает оратор. — Здоровые кони!.. Молоко требуется! Свиньи жирные… Мясо нужно! Хлеб! Свой хлеб… Новые люди едут сюда из городов и местечек, едут строить новую жизнь… Семьдесят тысяч пудов сена надо заготовить… Будем укреплять… цементом…

Он останавливается, минутку молчит, наклонившись над столом, потом кивает головой и садится на свое место.

На задних скамьях шумят.

— Товарищ, запишите всех новых переселенцев! — доносится женский голос. — Всех, и мужчин и женщин. Да, да, запишите!

— Конечно, запишите! — раздаются голоса со всех сторон.

Ривкин прикладывает карандаш к кончику языка, кивает головой и улыбается новым переселенцам.

— А ты и вправду запиши. Посмотрим, как они будут косить сено на Амуре — эти молодцы! — восклицает Берка, и лицо его багровеет.

— Помолчи! — обрывает его, сердито глянув, Ривкин. — Слово имеет товарищ Рубин!

Рубин вскакивает и, идя к трибуне, начинает говорить:

— Создалось нездоровое положение, нельзя пройти мимо… Надо сказать, что отношение к новым переселенцам со стороны отдельных коммунаров…

Коммунары прислушиваются.

— Ведь вы же с посевной удрали! — кричит Файвка.

— Ведь вы же в лесу медведей боитесь!

Рубин меняется в лице, опускает голову, но продолжает:

— Некоторые коммунары смотрят на новых переселенцев, как на чужаков, которые пришли пожирать плоды их работы. Это плохо, это парализует многих преданных делу работников. — Он переводит дыхание, трет лоб и просит, чтоб его занесли в списки косарей. — Я хочу работать наравне с лучшими! — говорит он, направляясь к скамьям. Его провожают аплодисментами.

— Кто еще просит слова? — спрашивает Ривкин.

— Хватит!

— Пускай подают печение!

Ривкин поднимает руку. Вскочившие со скамей снова садятся.

— Ребята! — звенит его голос. — Выслушайте меня! Работать мы идем на Амур. Каждый должен знать, работа предстоит нелегкая. Луга еще затоплены, комарье кусать будет. Знайте же, что надо будет не стонать, а работать! Нам надо выполнить план, иначе коммуна останется без сена!

Коммунары аплодируют. Скамьи раздвигаются. Файвка засовывает пальцы в рот, по Мейер вовремя хватает его за руки. Оба смотрят друг на друга с озлоблением, но тут же разражаются хохотом. Все садятся за столы и пьют чай с белыми плюшками.

На рассвете коммунары втащили машины на баркас, и катер вывел его заливом на Тунгуску. Река вышла из берегов и залила окрестные поля. Сопка, вокруг которой строился городок, выглядит островом.

Единственный белый дом на ней утопает в зелени и кажется дворцом.

Всходит свежее, теплое солнце и освещает сопки.

Мейер Рубин сияет. Он озирается по сторонам и наслаждается:

— Что ты скажешь, Файвка, красота какая!

Файвка не отвечает. Он сидит на косилке, его голова медленно опускается на грудь, он поднимает ее и смотрит на воду.

Ребята, собираясь вздремнуть, укладываются на баркасе, устраиваются на косилках, на возах, на ящиках и бочках: прошлую ночь не спали. Пожилые люди, живущие по соседству со столовой, где происходил вечер, всю ночь стонали: «И откуда у них столько сил — всю ночь гулять?» Потом пришлось лезть в воду и основательно поработать, пока машины и возы были погружены на баркас и пока снарядили Ривкина и его бригаду, которая на лошадях отправилась к Амуру. Вот сейчас и отдыхают на возах, храпят на ящиках, а мотор хлопает по воде и тащит храпящий баркас.

Мейер Рубин и Файвка не спят. Оба сидят на косилках, смотрят на воду и молчат. Солнце сушит мокрые штаны на коммунарах. Файвка, которому на вид лет тридцать, а на самом деле не больше двадцати трех, одним глазом косится на Рубина.

— Скажи, пожалуйста, благородный юноша, почему у тебя штаны не мокрые? Ведь и ты в воду лазил? — спрашивает он, поглядывая на зеленые летние брюки Рубина и на его белую рубашку с открытым воротом.

— Вот они висят, мои брюки. Я надел другие, — неохотно отвечает Рубин.