Моисей Гольдштейн - Биробиджанцы на Амуре

Многим новичкам весь этот поход кажется странным и непонятным; целый поселок поднялся с места, люди собираются перетащить амбар продуктов, и не за версту, а за целых семь верст, да еще по кочкам, по грязной, размытой дождями дороге.

— Знаешь, Мейер, просто не понять, что здесь творится.

— Да, Бейлечка, трудно понять… Очень трудно.

— Я совсем по-другому представляла себе Биробиджан, — тихо говорит Бейля идущей рядом женщине, но Мейер услыхал и пресекает разговор:

— Не стоит об этом говорить.

Брызнул дождик, но сразу же прекратился, точно повис в воздухе.

— Ой, дождь!

— Не пойти ли обратно?

— Ну, какой это дождь!

— Это на одну минуту.

— Сейчас пойдет настоящий.

Передние ряды ускорили шаг. Там идут люди с крепкими ногами, привыкшими ко всяким дорогам. Задним приходится приплясывать, чтобы не отстать. Мейер и Бейля пытаются идти в ногу с остальными, но очень скоро выдыхаются:

— Нет сил!

Эльманы — люди слабые. Старожилы смотрят на их лица, подернутые болезненным румянцем, и качают головами.

— А что, если бы вы не пошли? Думаете, вам бы вашей части не дали?

— Что-о-о? — произносят оба в один голос и вспыхивают.

— Хорошее дело — «не пойти»! Слыхали что-нибудь подобное?

— Вся сопка идет, а мы останемся?

Такого они, Эльманы, простить не могут.

Целый вечер готовились к этому походу, и вдруг — на тебе: «Зачем пошли?» Целый десяток новеньких мешков достала Бейля из ящика и отнесла к Лейбману: «Возьмите! Ведь у вас, наверно, не хватает. Они под сахар пригодятся, новенькие!» Она преподнесла эти мешки с пылающим от волнения лицом, как свой вклад в большое дело. И вдруг такое оскорбление!..

Однако обида сама собою рассеялась, когда в первых рядах запели песню. Перед глазами у Эльманов возникла во всем своем великолепии скульптура красноармейца на вершине Партизанской сопки.

Окруженный колючей проволокой, с поднятой в руке винтовкой стоит боец, а над его головой звенит песня:

Давно уже вставшие волочаевцы вышли из домов:

— Что за поход?

— В такую рань?

— Праздник сегодня, что ли?

— Неужто евреи решили уехать?

— Да нет… Но почему-то все с мешками.

— Куда это они?..

Волочаевка, которая помнит всякого рода походы, на этот раз удивилась. Жители улицы, ведущей в деревню, провожали глазами странное шествие, а марширующие все еще пели.

Мейер и Бейля тоже пели эту не совсем привычную для них песню. Плечи их распрямлялись, и ноги стали подниматься легче…

У амбара кипит работа. Быстро и ловко работают руки на пересыпке и завязывании мешков. Начальник станции пропустил поезд и подошел к Лейбману. Он покачал головой, словно желая сказать: «Ну и хозяева!»

— Пора бы уж собственную базу выстроить и возить хлеб с поля прямо к себе. Да и продукты, которые прибывают по железной дороге, тоже. Пора уже почувствовать себя хозяевами, — сказал начальник станции.

Лейбман промолчал. Он что-то записывал в свою книжечку, записывал и вычеркивал. В этот момент он даже не помнит, что говорили о нем вчера на собрании. Сейчас он занят приемкой муки и продуктов, и с каждым мешком, который выносят из амбара, он испытывает облегчение, будто огромная тяжесть постепенно спадает с плеч… Голова снова занята расчетами и планами на будущее, и он снова почти не замечает, что творится вокруг…

Конюх Мотель схватил мешок овса и хотел бежать домой.

— Чего еще дожидаться? — крикнул он.

Но его остановили:

— Погоди, Мотель, ты-то переправишься на тот берег, а кто вернет лодку?

Тогда Мотель скинул мешок и стал поторапливать людей:

— Скорее, скорее, сейчас дождь пойдет! — И принялся помогать.

А дождь и в самом деле мог начаться каждую минуту. Люди работали быстро. Мейер и Бейля подставляли свои новые мешки и просили, чтобы им насыпали сахару;

— Мешки новенькие, как раз для сахара, — говорили они, улыбаясь.

Когда опорожнили амбар, колхозники взвалили на себя мешки и двинулись в обратный путь. Теперь волочаевцы уже не удивлялись. Старые партизаны покачивали головами, словно приветствуя колонну. Женщины с изумлением указывали на стариков:

— Смотри пожалуйста, все идут.

— Это субботник, понимаешь? — объяснила девушка в красном платочке своей матери.

— Ох, и людей! — крикнул какой-то парнишка.

В первых рядах попробовали запеть, но пение тут же прекратилось.

Ускорили шаг. Погода подгоняла. На горизонте край неба был затянут серыми тучами. Сопки стояли с потемневшими головами, словно на них надвинули тяжелые шапки.