Моисей Гольдштейн - Биробиджанцы на Амуре

Но Фрид, Груня и Рубин, члены его бригады, не дают ему покоя.

— Либо работать, либо все это к чертям! — говорит Фрид, чувствуя, что коса начинает увереннее двигаться в его руках.

В минуты, когда останавливаются на перекур, они потихоньку говорят о своем бригадире. Ривкин упорно двигается вперед. Вечером, когда собираются у палаток, он говорит, что его бригада скоро врежется в Китай: они уже приближаются к горам.

Погода не меняется, травы стоят высокие, налитые соками и зеленью. Медлить нельзя: если солнце и дальше будет так греть, трава пожелтеет. Вот и приходится спешить. Несколько минут перекура — и работа продолжается. Пот градом льется по искусанным комарами телам, но ребята затягивают песню и торопятся вперед и вперед… Вот уже весь луг устлан скошенной травой, пора собирать копны, пора метать стога, а лошади и машины стоят в Орловке, на другом берегу Амура.

Фрид скрежещет зубами, когда вспоминает заверения Берки в том, что достаточно вызвать из Хабаровска катер, как он придет через три-четыре часа после вызова…

— Нас бить надо, по щекам бить, — говорит он Груне. — Как можно было допустить такое!..

Фрид чувствует, что придется расплачиваться за эту оплошность: давать объяснения, отвечать… А может быть, этим дело еще и не кончится! Фрид — уполномоченный партийной ячейки, он отвечает за всю работу, за качество сена, за выполнение плана. А тут лошади и машины стоят по ту сторону Амура…

Трижды посылали уже людей за катером в Хабаровск, а ответа все еще нет. Катер из коммуны выслали, но он торчит где-то между Тунгуской и Амуром и хрипит испорченным мотором.

Ребята думают, раскидывают умом. Минуты на Амуре уходят, будто сгорают. Созывается экстренное собрание.

Разжигают костры.

— Так вот, товарищи, для работы необходимы лошади и машины…

Все сидят вокруг костров и слушают речь Ривкина.

— Мы могли бы весь остров побрить и обеспечить себе спокойную зиму. Все были бы довольны — и коровы, и лошади, и люди. Мы решили послать еще одного человека, напишем письмо в исполком, все подпишемся, обрисуем положение: сорок коммунаров торчат на Тарабаровском острове, а лошади и машины — на другом берегу… Нам грозит срыв заготовок сена на зиму… Как вы считаете? Высказывайтесь.

— Чего тут высказываться, надо послать, и все! Больше мы ведь ничего и не можем!

— Надо написать в газету!

— Насчет правления надо написать!

— А при чем тут правление?

— Оно обещало всем обеспечить.

— Оно и обеспечило!

— А катер оно обеспечило?

— Обеспечило! — сердито крикнул Ривкин. — Катер послали, чтобы…

Он замялся и умолк. Берка лежал, теребил губу и посмеивался.

— Погодите! У меня есть предложение.

— Тише, ребята! Слово имеет Файвка.

— Вот что… Надо переправить пару лошадей так, без катера.

— На твоих штанах?

— Балда, чего лезешь?

— Тише! Дайте человеку сказать. Что ты предлагаешь, Файвка?

— Что я предлагаю? В прошлом году косили на Красной речке? Косили. Перевозили. Ну, чего вы на меня глаза таращите, как истуканы? Пока там выспятся и пришлют, можно несколько стогов сметать.

Ребята притихли. Вокруг дымового облака кружили и пели комары. Амур тихо плескался у берегов. Все смотрели на Ривкина и молчали. Ривкин наморщил лоб и сказал как бы про себя:

— Сокол переплыл бы, умный конь.

— Страшно рисковать! — говорит Златкин.

— Иди спать, если боишься. Я берусь переправить двух лошадей, — голову даю на отсечение!

— Ладно, Файвка, давай! Я еду с тобой! — согласился Ривкин. — Значит, так: мы едем и возьмем Сокола, Фрид отправляется в город, а здесь будут ставить копны.

Ребята растащили поленья по палаткам и комарникам, надымили и полезли в мешки спать.

Комарники натянуты на низенькие колышки, вбитые в землю. Кругом они обложены землею. Влезают в комарник через один приподнятый край, затем выкуривают дымящейся головней комаров и лишь тогда засыпают. Ребята спят сладко и храпят во все носовые завертки. После долгого трудового дня хорошо спится на берегу Амура. Но продолжается это блаженство недолго. Проходит час-другой, и в комарниках начинается возня, слышатся проклятья:

— Казалось бы, хорошо закрыли, а все равно поналезли!

— Мы так надымили, задохнуться можно, ни одного комара не осталось.

— Черт его знает! Будто нарочно напустили сюда комарья!

— А может быть… кто-нибудь пошутил…

— Поймать бы… Убью насмерть!

— Наверное, напускают. У меня был приподнят край… Надо следить! — говорит Манн, извиваясь от укусов.