Моисей Гольдштейн - Биробиджанцы на Амуре

Луна скользила следом за лодками, шедшими гуськом вверх по реке. Тихо было на Амуре. Тихо стояли пограничные берега, и только кусты порою шелестели листьями.

Ночь. Тишина. Холодный свет луны серебрит лица. Глаза устремлены на противоположный далекий берег, у которого надо остановиться.

Четыре пары весел согласно гребут воду. Двадцать пар глаз напряженно смотрят в темноту, двадцать сердец взволнованно бьются.

Файвка вместо того, чтобы, как обычно, засунуть два пальца в рот и свистнуть, затягивает знакомую всем песню:

Голос его плывет по Амуру и натыкается на пограничные берега.

— Тиш-ш-ше! Пограничная охрана близко…

Файвка умолкает и вместе со всеми вглядывается в приближающийся берег.

На рассвете встали после бессонной ночи, так как комарье налетело на коммунаров, как на долгожданных гостей. Тем не менее бригадир Ривкин прокричал;

— Ребята, пора вставать на работу!

Земля, казалось, горела под ногами. Ривкин схватил косу и пошел по высокой траве. Выкосил тропу, и за ним гуськом потянулись остальные.

Работа на Амуре началась.

Среди первых косарей шел Файвка. Он снял рубашку.

Позади, в самых последних рядах, шел Мейер Рубин и долбил косою землю. Он старался изо всех сил. Лицо у него вспотело, а трава, вместо того чтобы ложиться, только нагибалась, будто уклоняясь от удара, а когда Рубин делал шаг вперед, снова выпрямлялась и оставалась на месте, словно издеваясь…

Он отставал. Впереди, точно исполняя какой-то красивый танец, шел длинный ряд косцов. Рубина захватила величественная картина. Впервые в жизни видел он такой танец: день чудесный, солнце обжигает тела, грациозно движущиеся в такт одно за другим, руки ритмически рассекают воздух, а косы срезают солнечные лучи.

Прекрасный танец!

Рубин начинает точить косу, но получается что-то не то: коса болтается в руках и острее не становится. Но он не теряется, — ведь это еще первый день. О том, чтобы сравняться с Файвкой, конечно, и речи быть не может, и Рубин спокойно, шаг за шагом, идет вверх по прокошенной дороге.

Первый день работали разбросанно, без расчета. Это была проба. К вечеру, когда из Орловки прибыла вторая группа, участки поделили по бригадам и определили нормы.

— По три человека на гектар, больше они не сделают. Разве это косари? Это шляпы! — возражал Ривкину Берка. — Это не то, что наши ребята — коммунары двадцать восьмого года!

— В прошлом году один человек делал полгектара, — тоже были не такие уж герои! — говорит Файвка.

— Трава была другая, наводнения не было, солнце по-другому светило, а нынче не сделают! — настаивает на своем Берка.

— Вода спадет, так и нынче будут по полгектара давать, — говорит Ривкин и принимается делать отметки на шесте, чтобы измерять глубину воды.

— Амур поднимается! — кричит старик Брейтер. — За сегодняшнюю ночь на три вершка поднялся!

— Здравствуйте! У Брейтера уже поднимается! — расхохотались ребята.

— Лопатин измерял! Не хотите, не верьте!

Он сердито отвернулся.

Дни стояли ясные, солнечные, знойные. Косы с каждым днем звенели все веселее и смелее. Руки у новичков стали двигаться увереннее, боль первых дней понемногу утихла, а косы стали послушнее и как будто даже легче.

Если бы не какой-то мягкий свет в глазах, Груню можно было бы принять за парнишку. Да и одежда ее ничем не отличалась от мужской: брюки, рубашка, косой она тоже орудовала не хуже других, хотя была на сенокосе впервые. Страшно ломило руки. Под мышками уселись два нарыва («две картошки») и всю душу выматывали. Но Груня скрывала боль, так как знала, что многие ждут от нее стонов, кислых мин, невыходов на работу. Она до крови закусывает губы, но косой размахивает, как косарь с многолетней практикой. Когда у нее спрашивают, «как поживают «картошки» и скоро ли они созреют», она не отвечает и виду не показывает, что ей больно: наоборот, ее невыспавшиеся от боли глаза стреляют веселыми огоньками и подбадривают Рубина: коси, мол, братец, коси, еще день-другой, и будешь не хуже передовых.

Она с ним в одной бригаде. Во главе бригады Берка. Файвка в другой бригаде. Ежедневно он справляется, как обстоят дела у Рубина, и могут ли они уже вступить в соревнование. Файвка слишком верит в свои силы, он прищуривает глаз и смеется: «Руки коротки, благородный юноша!»

Бригада Ривкина соревнуется с бригадой Берки и идет впереди.

— Пускай горячится, — говорит Берка, — мне спешить некуда.