Альберт Мифтахутдинов: Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке

Тепла его сердца хватило на всех людей, кого он встретил в своем самом длинном полярном путешествии. И когда за его спиной остались восемнадцать тысяч арктических километров, в одном из стойбищ Берингова пролива он услышал рассказ о людях, решивших обойти землю. Совсем юными они отправились в путь, а завершили его глубокими стариками. «Свет велик, — сказали они. — И мы состарились в пути. Но нам не жаль ушедшей молодости. Мы прожили богатую жизнь и, пока достигли цели, набрались знаний и мудрости, чтобы передать будущим поколениям».

…чтобы передать будущим поколениям…

Что-то знакомое почудилось ему в этой легенде.

Может быть, он слыхал ее тогда, в гренландской юности? Откуда он знает ее, в каких далеких кладовых его памяти хранилась она?

Великий Полярный Путешественник вспоминал и не мог вспомнить. Понятно, почему. Ведь эту сказку он слышал от своей матери, когда еще только учился ходить.

В минувшую зиму у нас с Игорем был большой переход на собачьих упряжках с мыса Шмидта дальше на восток. Через много дней тяжелого пути мы заночевали в Нутепельмене, собак сменить нам не удалось, и утром, едва отдохнув, но хорошо на ночь покормив наших четвероногих товарищей по работе, двинулись к конечной точке маршрута — маяку Дженретлен, чтобы осмотрев его и оценив его возможности в будущей навигации, повернуть на юг к побережью Колючинской губы, где были наши балки — два передвижных домика лоцмейстерско-гидрографического отряда. Там надлежало оставить собак сторожу экспедиционного имущества (их заберут каюры с Нутепельмена), а самим, дождавшись вездеходов из бухты Провидения, возвращаться домой, в эту бухту.

За один перегон мы прошли Острова Серых Гусей (никакие это не острова, а длинные узкие песчаные отмели, насквозь продутые ветрами: даже зимой высокая сухая трава здесь обнажена и колышется от малейшего дуновения, будто это желтые взмутненные волны моря), прошли косу Беляка, и собаки радостно вынесли нас на крутой обрыв, почуяв ярангу. Их энергии прибавилось в предчувствии долгого отдыха, и, вконец обессиленная, упряжка остановилась у одинокой яранги, где когда-то было стойбище Тойгунен.

Удивительно, но никто нас не вышел встречать. Мы привязали нарту к выброшенному морем бревну и осторожно пошли к яранге. Зарычали черные лохматые псы хозяина, но никто так и не вышел. Псы обнюхали нас и замолчали.

Мы вошли в чоттагин [1] Чоттагин (чукот.) — холодная часть яранги. , присели у потухшего костра.

Два черных пса вошли следом за нами. Откинулся полог, и выглянула старуха. Следом за ней показалась голова старика и тут же скрылась.

Мы поприветствовали хозяев, старуха не ответила, слушала молча, нашего чукотского языка было крайне недостаточно, чтобы растолковать ей о ночлеге, о кормежке для нашей упряжки, о том, чтобы взять взаймы хотя бы двух-трех псов взамен наших ослабевших.

Так же молча она вылезла из полога, собрала веток, разожгла костерок и повесила над ним закопченный чайник.

Мы поняли это как приглашение, как знак чукотского гостеприимства. Игорь остался, а я пошел к нарте и вскоре вернулся с рюкзаком, где были наши съестные припасы.

Мы с Игорем обратили внимание, что старик часто и натужно кашлял. Наверное, простудился. Наша аптечка была в том же рюкзаке, и, пока готовился чай, я достал необходимые таблетки, протянул старухе, показал в сторону полога, объяснил ей знаками, что старику их надо принять, показал сколько, налил горячего чая из термоса и протянул ей.

Она поняла, кивнула, забралась в полог, и мы слышали, как она объясняла своему мужу что-то по-чукотски.

После чая с сахаром и галетами (старуха присоединилась к нашей трапезе так же молча, подавая иногда в полог то кусочек сахару, то галету с маслом, то чай) мы принялись варить обед — суп из нерпы.

Чего-чего, а специй для чукотской кухни у нас было много, и старуха с удивлением вдыхала незнакомый запах нашего варева и внутренне удивлялась, как из обычной нерпы можно приготовить что-то с другим запахом.

Игорь налил ей чашку бульона, она с готовностью приняла чашку, вдохнула, попробовала, выпила и улыбнулась, впервые улыбнулась за эти два часа.

Мы налили ей еще, и она отнесла чашку старику. Вернула чашку пустой.

Ночевали мы в яранге, в спальных мешках, а утром наварили ведро нерпичьего супу со специями, оставили его хозяевам, старуха улыбалась и кивала головой.

Потом я рассортировал таблетки по пакетикам, на каждом пакетике нарисовал — где голову (от головной боли, значит), где шею и грудь (от кашля), трудности были с левомицетином и фталазолом. Тогда я на этих пакетиках изобразил веселого толстопузого человечка, схватившегося руками за живот. Отдавая каждый пакетик, показал знаками, что для чего. Она все приняла с молчаливой благодарностью, аккуратно спрятала таблетки в кожаный мешочек, мы простились и пошли к упряжке.