Сергей Воронин - На своей земле

Они вышли вчетвером. В глаза им блеснуло холодными лучами на мгновение появившееся солнце, но тут же его закрыли мглистые тучи, из-за бугра вылетел ветер и, запутавшись в Полинкиных волосах, затих. Полянке непременно хотелось все выведать о Кузьме. И как это она раньше не догадалась расспросить тетю Степаниду?

— Теть Степанида, а теть Степанида, — шопотом спрашивала она, прижимаясь к ее руке, — кем был твой сын в армии? Я говорю, он, пожалуй, не меньше полковника был. Сколько одних орденов-то, в в перчатках ходит…

Степанида засияла от удовольствия. Не каждой матери приходится слышать такое. А Кузьма, действительно, шел, как полковник, голову он держал высоко, и хоть был одного роста с Николаем, но казался много выше.

— Капитан он, гвардейский, — внушительно ответила Степанида Максимовна.

— Ка-пи-тан? — протянула Полинка таким голосом, как будто капитан стоит неизмеримо выше полковника. — Теть Степанида, а что, все капитаны ходят в перчатках?

Степанида внимательно взглянула на нее: «Уж не смеется ли девка?» Они подходили к околице. С оголенных кленов слетали на землю последние красные листья.

— А то, девонька, что у него левой руки нет, потому и носит перчатки.

Полинка ахнула и плотнее прижалась к Степаниде Максимовне.

— Вот жалко-то, теть Степанида… — На глазах у Полинки навернулись слезы.

Степанида потемнела: «Вот так и все девчата будут жалеть и опускать голову, когда узнают, что у Кузьмы нет руки. Ой, Кузынька, сынушка ты мой милый…»

Опять налетел ветер, прошумел в деревьях, сбросил под ноги пригоршню листьев.

У жердяной ограды тоскливо мычали коровы. Долгий путь им пришлось пройти, прежде чем они попали сюда. Они были худы, их плоские ребра торчали, как обручи на бочках. Особенно отощал племенной бык. Шерсть у него местами вылезла, кожа была в струпьях, кровавых расчесах.

Колхозники хмуро смотрели на стадо, изредка перекидываясь словами. Степан Парамонович озадаченно чесал пальцем переносицу, Груня заглядывала коровам под брюхо, тискала вымя. Пелагея Семеновна кричала на нее:

— Чего грязнишь себя, не видишь, какая парша на них!

— Не парша, а самая обыкновенная чесотка, — спокойно ответила Груня.

Павел Клинов глубокомысленно смотрел на быка.

— Если по науке, то у него либо парша, либо лишай, а может, экзема. Такая болезнь тоже бывает. Вообще же насмешка! Мне брезготно от них и молоко-то пить.

Ты мне дверь верни, а не про молоко думай! — неожиданно закричал Хромов. Он никак не мог успокоиться от недавней перебранки. Павел Клинов ночью снял у него с деревянного сарайчика дверь. Утром Хромов отправился к нему за дверью, но Клинов твердил одно: «Мы все на одинаковых правах ехали сюда, я не хуже других, чтоб без дверей жить». А тут еще вмешалась Марфа. Подперев руки в бока, она обозвала Поликарпа Евстигнеевича «тонкогорлым» и выставила его за порог, а Павел крикнул ему вслед: «Прыщ!» Такой обиды Поликарп Евстигнеевич не мог снести и теперь, заслышав голос Клинова, затрясся от злости.

Кузьма внимательно прислушивался к разговорам, присматривался к людям. Не все брезгливо отнеслись к коровам.

— Ничего, бабоньки, выходим, — говорила чернявенькая колхозница, жена Алексея Егорова, скармливая с ладони кусок хлеба большой, понуро стоявшей корове.

Елизавета Щекотова напропалую ругала пастухов, пригнавших стадо. Субботкин прытко сновал среди коров.

— Голландки! — крикнул он. — Ведерницы! — Николай радовался. Он любил животных и, когда был в армии, часто делился пайковым хлебом со своей лошадью. Он даже умудрился пройти до Румынии с громадной лохматой дворнягой.

У себя в колхозе до того, как уйти на войну, он был заведующим молочно-товарной фермой, о нем два раза писали в областной газете, хотя ему тогда было всего лишь девятнадцать лет.

— Одров прислали, — заметил Клинов.

— Ну, что ж, товарищи, давайте решать, как быть с коровами, — обратился ко всем Щекотов.

Николай Субботкин одернул гимнастерку.

— Что ж решать? Решать нечего. Состояние поголовья болезненное, необходим заботливый уход. Предлагаю распределить коров по дворам и вменить каждому домохозяину в обязанность…

Ему не дали кончить. Закричала Марфа:

— Ишь, какой прыткий нашелся. Больно-то нужны нам коровы с паршой, чтоб и наши закоростели!

— Да, это не подходяще, — поддержала ее и Пелагея Семеновна.

Субботкин поднял руку:

— Кто хочет высказаться, по порядку?

— Чего высказываться, — замахала руками Марфа, — балабонить попусту. Я на свой двор, умру, а не пущу.