Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень.Том 2

– У тебя слюна вонючая брызгает, – проговорил Захар, – не мешайся тут.

– Ты, Захарушка, не указывай мне. Я не к тебе, к редактору вот подошел. Как там моя Зинка-колехтор? Чего денег родителю не шлет? Али совесть с парнями пробегала? А то, может, снова ребятенка в подоле принесла?

Старик Никулин ждал ответа, чуть приоткрыв заросший волосами рот, шумно вдыхал и выдыхал воздух.

– Ты же с Зины по суду получаешь, – сказал Смирнов и поднял воротник пальто.

Тяжело вздымалось над горизонтом невероятно распухшее солнце, с трудом пробивая серую муть. Мороз на солнцевосходе рассвирепел окончательно.

– Хе, суд! – зло закричал Антип. – Защитник антиресов! Знаем мы! Дочерям-то было с чего дать: у одной сундуки от добра ломятся, другая – видел я, когда в больницу ездил синим светом лечиться, – на каблуках ходит, как антилегентиха. Со зверячьей шкурой на плечах. Да оно понятно: больше зверей – больше охотников. Обсчитали отца, мокрохвостки. А я старый партизан. Хоть бы четвертак прислала когда… окромя взыскания по исполнительной бумаге.

Когда-то Никулины жили вместе. Но через год после смерти матери, умершей от болезни сердца, обе дочери, Клавдия и Зина, ушли от отца.

Старшую дочь, Клашу, Антип извел тем, что каждый день заставлял выходить замуж.

– Чего сидишь, чего сидишь, спрашиваю? Какого такого, культурно выразиться, прынца ждешь? Все мужик бы лишний в доме был. Эвон, половицы и те некому перестелить.

– И как язык у тебя не отсохнет! – отвечала Клашка. – От живого-то мужа…

– Хо! – вытягивал губы Антип. – А бумага-то? Не зазря на марки тратились.

– А я не верю. Чует мое сердце – живой Федя.

Нисколько не смущаясь, Антип продолжал:

– Хе! Ну и что? Ну и живой если, так что? Только и свету в окошке, что Зеленый Дол? Мир широк да волен. Живет где-нибудь и в ус не дует. Нашел себе новую Клаху-птаху…

– Замолчи! – чуть не кидалась на него с кулаками Клашка.

Антип, словно радуясь тому, что нашел у дочери самое больное место, безжалостно продолжал:

– А что? Может, и впрямь живой. Ты не веришь, и я не верю. Поселился где-нибудь в городе да эти… шляпы, что ли, носит. Антилегент! Под ручку с разными там ходит. А ты ему – тьфу. Как жеребцу корова. Эвон расперло тебя, как тесто в квашне. А ишшо маленько – через край все вывалится. Выходи, говорю, дуреха, пока не поздно…

Зине, девчонке застенчивой и стыдливой, точно ее всегда освещало, как утес, восходившее солнышко, Антип то и дело говорил:

– Растешь? Ишь ты! Десятилетку, значит, закончила? Умная теперь. А вот сломит кто-нибудь, да и вся недолга. Измочалит да выбросит. А может, кто сломил уж, а? В лесу только цвет сам осыпается. А тут эвон люди кругом! Где до полночи-то бегала?

Зина вспыхивала, бралась вся огнем.

– Как не стыдно!

– Кого стыдишь, кого стыдишь, овца курдючная?! Не вижу, что ли, как Митька Курганов вокруг тебя ногами сучит? От отца не скроешь…

Антипу ничего не стоило и при народе говорить о дочерях:

– Эвон мои кобылы все эту… гигену блюдут – перед сном рыло да ноги моют. Страм!

– Гигиену, может?

– Гиену ли, гигену – один черт. Ну, рыло – ладно, а ноги-то на что мыть?

Дочери ушли от отца, не вынесли его характера, а вернее – от стыда за своего родителя. Клавдия купила отдельный домишко тут же, в колхозе, поселилась в нем с сестрой. Вдвоем они быстро привели его в порядок.

Антип теперь говорил встречному и поперечному:

– Ишь выкинули номер! Избавились от отца! Теперь никто не мешает блудить им. Зинка платье сшила – видали? – весь перед, чуть не до пупка, голый. Раньше, бывало, девки не то что людей – сами себя стыдились. А ныноче – иначе.

Клашка на такие речи только презрительно усмехалась. А Зина однажды, глотая слезы, принялась складывать в чемодан свои платьишки.

– Зина, не дури, – сказала ей сестра. – Что ты, в самом деле? К чистому не пристанет…

– Ох, Клашенька! – воскликнула с тоской Зина и уткнулась ей в колени.

– Зинка?! – растерянно и тревожно прошептала Клашка.

– Только не ругай меня, Клашенька… только не ругай…

…В тот год, когда Зина окончила школу, из армии вернулся Митька Курганов. В первый же вечер он с гитарой вышел на берег Светлихи и заиграл. Через полчаса вокруг него собралась куча молодежи.

Две недели Митька, окруженный целым табуном ребят и девчат, до света расхаживал по деревне. До самой зари над Зеленым Долом звенела его гитара, раздавались песни, звучал смех…

Зине тоже очень хотелось побродить с ними по улицам, попеть песни, посмеяться. Но она почему-то никак не могла набраться смелости. При одной мысли об этом она краснела, сердце начинало испуганно колотиться.